Уильям Годвин

О Собственности

5. Демократия и путь к совершенствованию

Нельзя измыслить такую форму правле­ния, которая не имела бы свойств монархии, аристократии или демократии. Невозможно представить себе более тяжелые или более устойчивые бедствия для человечества, чем вызываемые первыми двумя формами правле­ния. Нельзя вообразить такие несправедливости, падения и пороки, которые превзо­шли бы прямые и неизбежные последствия принципов, лежащих в основе монархии и аристократии. Если бы, конечно, существовали какие-нибудь основания, чтобы поставить демократию на один уровень с такими чудо­вищными формами правления, как монархия и аристократия, которые чужды как честности, так и разумности, то наши надежды на будущее счастье человечества были бы плачевными.

Но это не так. Предположим, что мы вы­нуждены будем установить демократию со всеми связанными с ней недостатками, при­чем не будет найдено никаких средств для их устранения; но даже при этом условии демократия много более желательна, чем господ­ство других форм.

Возьмем, например, Афины со всеми их волнениями и беспорядками, вспомним угод­ную народу и умеренную узурпацию власти со стороны Пизистрата56, и Перикла57, чудо­вищный остракизм58, который приучил их с самой низкой несправедливостью периодиче­ски изгонять выдающихся граждан без вся­кого обвинения, заключение в тюрьму Мильтиада59, изгнание Аристида60 и убийство Фокиона61, и все же, при всех этих ошибках, совершенных ими, Афины бесспорно дают более замечательную и достойную зависти картину, чем все когда-либо существовавшие монархии и аристократии. Разве сможет кто-нибудь отрицать их любовь к добродетелям и независимости только потому, что ее сопро­вождали некоторые ошибки? Разве сможет кто-нибудь безоговорочно осудить проница­тельный ум афинян, их живое понимание и сильные чувства только потому, что порой они были несдержанны и порывисты? Разве можно сравнивать народ, имевший такие большие достижения, народ изумительно утонченный, народ веселый без чрезмерности и блестящий без невоздержанности, народ, среди которого выросли величайшие поэты, благороднейшие художники, совершеннейшие ораторы и политические писатели и самые бес­пристрастные философы из всех, когда-либо живших в мире, разве можно сравнивать это избранное местопребывание чувств патриотизма и независимости и благородных добле­стей с тупыми и себялюбивыми монархиче­скими и аристократическими государствами? Не всякий покой — счастье. Лучше немного волнений и беспокойства, чем застой, чуждый доблести.

Обычно при оценке демократии совер­шают одну очевидную ошибку, которая за­ключается в том, что человечество принимают таким, каким его сделали монархия и аристо­кратия, и из этого исходят при суждении об его способности самому законодательствовать. Монархия и аристократия не были бы злом, если бы они не имели свойства подрывать добродетели и рассудительность своих под­данных. Необходимо устранить всякую узду, которая мешает духу совершать естественный для него полет. Безмолвное повиновение, сле­пое подчинение власти, робкая боязливость, недоверие к своим силам, пренебрежение к соб­ственному значению и добрым целям, кото­рые мы способны достигнуть, — все это ос­новные препятствия для совершенствования человека. Демократия восстанавливает у че­ловека сознание своего значения, устраняя авторитеты и угнетение, учит его прислуши­ваться только к велениям разума, дает ему смелость для того, чтобы рассматривать всех остальных людей как сограждан, и побуждает его не считать их более врагами, против которых надо быть на страже, но братьями, которым надлежит помогать. Гражданин демо­кратического государства, видя жалкий гнет и несправедливость, господствующие в странах вокруг, не может не испытывать невыразимой признательности за преимущества, которыми он пользуется, и, конечно, преисполнится твердой решимости сохранить их при всех обстоятельствах. Влияние демократии на мне­ния ее членов всецело негативно, но его по­следствия неисчислимы. Нельзя представить себе ничего более неразумного, чем суждение по современному человеку о том человеке, каким он будет впоследствии. Точное и строгое рассуждение заставило бы нас прежде всего удивиться, что в Афинах было так мно­го несовершенства, вместо того чтобы поражаться, что Афины так многого достигли.

Путь к совершенствованию человеческого рода в высшей степени прост, он заключается в том, чтобы говорить правду и действовать правдиво. Если бы афиняне больше следова­ли этому правилу, то они не могли бы так явно заблуждаться. Говорить правду во всех случаях без всяких ограничений, отправлять правосудие без всякого пристрастия — это та­кие принципы, которые при своем неуклонном применении окажутся самыми плодотворны­ми из всех возможных. Они просвещают ра­зум, придают силу суждению и лишают кле­вету всякого правдоподобия и вероятности. Нет ничего более достоверного, чем всемогущество правды или, иными словами, чем связь между суждением и внешним поведением. Если наука окажется способной к по­стоянному совершенствованию, то и человек также окажется способным беспрерывно уве­личивать свою практическую мудрость и справедливость. Признайте только способ­ность человека к совершенствованию, и из этого неизбежно последует, что мы должны идти к такому состоянию, когда правда будет так хорошо известна, что ее нельзя будет исказить, а справедливость станет настолько обычной, что ей не захотят произвольно про­тиводействовать. После серьезных размышле­ний мы не видим оснований думать, что это состояние так от нас отдалено, как первона­чально нам это могло казаться. Заблуждения прежде всего обязаны своим постоянством со­циальным учреждениям. Если бы люди были предоставлены работе их собственного ума без попыток регулировать его при помощи ка­ких бы то ни было общественных установле­нии, то в недалеком будущем человечество ре­шилось бы внимать правде. Состязание между правдой и ложью само по себе слишком неравно, так что правда не нуждается в под­держке какого бы то ни было политического союзника. Чем больше будет она открывать­ся, особенно в той своей части, которая относится к человеку в обществе, тем она станет казаться проще и очевиднее; тогда покажется Невозможным объяснить как-нибудь иначе то обстоятельство, что она так долго оставалась скрытой, чем гибельным влиянием политического строя.

Книга V, глава XIV. Отрывок.