Пётр Кропоткин
Хлеб и Воля
Разделение труда
Политическая
экономия всегда ограничивалась
тем, что перечисляла факты,
происходящие в обществе, а затем
истолковывала их в интересах
господствующих классов. Точно
так же поступила она и с
разделением труда в
промышленности; она нашла его
выгодным для капиталистов и
потому возвела его в принцип, в
закон.
Посмотрите на этого деревенского
кузнеца, говорил Адам Смит -
основатель современной
политической экономии. Если он не
привык делать гвозди, то он с
трудом сделает их двести или
триста в день, и то они будут
плохие. Но если тот же кузнец
будет делать всю свою жизнь одни
только гвозди, то он легко сможет
произвести их до двух тысяч
трехсот в течение одного дня. И
Смит спешил вывести из этого
заключение, что надо
подразделять труд и все
специализировать. В конце концов
у нас будут кузнецы, не умеющие
делать ничего, кроме шляпки или
острия гвоздя, и мы таким образом
произведем гораздо больше и
обогатимся.
Что же касается того, не потеряет
ли кузнец, осужденный всю свою
жизнь делать только шляпки
гвоздей, всякий интерес к работе?
не окажется ли он, зная только
одну эту частицу своего ремесла,
целиком во власти хозяина? не
придется ли ему сидеть без работы
по четыре месяца в году? не падет
ли его заработная плата, когда
окажется, что его легко можно
заменить мальчиком-учеником, - об
этом Адам Смит не думал, когда
восклицал: <Да здравствует
разделение труда! Вот где золотая
россыпь, обогащающая нацию!> И
все стали восклицать вслед за ним
то же самое.
Даже впоследствии, когда
Сисмонди и Ж. Б. Сэй под влиянием
социалистов стали замечать, что,
вместо того чтобы обогащать
нацию, разделение труда
обогащает только богатых, а
рабочий, вынужденный всю свою
жизнь выделывать какую-нибудь
восемнадцатую долю булавки,
тупеет и доходит до нищеты, - даже
тогда - предложили ли официальные
политико-экономы какие-нибудь
меры против этих последствий
разделения труда? Никаких. Им и не
приходило в голову, что,
занимаясь всю свою жизнь одною и
тою же машинальною работою,
рабочий потеряет ум и
изобретательность и что
производительность нации падет
вследствие этого, тогда как
разнообразие занятий, наоборот,
сильно увеличило бы
производительность данного
народа и развило бы в нем
изобретательность. И вот теперь
перед нами восстает именно этот
вопрос.
Если бы разделение труда -
постоянное разделение, на всю
жизнь, а иногда и передающееся
даже по наследству от отца к сыну
- проповедовали одни только
экономисты, то мы бы предоставили
им говорить что хотят. Но дело в
том, что идеи этих ученых мужей
проникают в умы публики и
извращают их. Слыша постоянно о
разделении труда, о проценте, о
ренте, о кредите и т. п. как о давно
решенных вопросах, все - в том
числе и сами рабочие - начинают
рассуждать так же, как и
экономисты и преклоняться перед
теми же идолами.
Мы видим, например, что многие
социалисты, даже те, которые не
побоялись напасть на заблуждения
буржуазной науки, относятся с
уважением к принципу разделения
труда. Если вы заговорите с ними о
том, как бы следовало обществу
организоваться во время
революции, они скажут вам, что
разделение труда нужно, конечно,
сохранить; что если вы делали
булавочные головки до революции,
то вы будете делать те же головки
и после. Правда, вы будете
заниматься этим всего пять часов
в день, но все-таки всю свою жизнь
вы будете делать одни только
булавочные головки; другие будут
изобретать машины или проекты
машин, которые дадут вам
возможность удесятерить ваше
производство булавочных головок;
третьи, наконец,
специализируются в высоких
сферах литературного, научного и
художественного труда. Вы же
родились выделывателем
булавочных головок, - все равно
как Пастер родился прививателем
бешенства, и революция оставит
обоих вас на ваших теперешних
местах: его - в лаборатории, вас -
за выделкой булавочных головок.
Вот этот-то принцип, бесконечно
вредный для общества и
притупляющий для личности, - этот
источник целого ряда зол мы и
хотим разобрать теперь в
некоторых его проявлениях.
Последствия разделения труда
известны. В современном обществе
мы разделены на два класса: с
одной стороны - производители,
которые потребляют очень мало и
избавлены от труда думать, потому
что им нужно работать, и в то же
время работают плохо, потому что
их мозг бездействует, с другой
стороны - потребители, которые
производят мало или не
производят вовсе ничего, но
пользуются привилегией думать за
других, и думают; но думают плохо,
потому что существует целый мир -
мир работников физического труда,
- который остается им неизвестным.
Работники земледельческого
труда не имеют никакого понятия о
машине, а те, которые работают у
машин, не знают ничего о работах
полевых. Идеал капиталистической
промышленности - это ребенок,
смотрящий за машиной, в которой
он ничего не понимает и не должен
понимать; а рядом с ним -
надсмотрщик, налагающий на него
штрафы, если его внимание хоть на
минуту ослабеет, а над ними
обоими - инженер, который
выдумывает машину, за которой
человеку останется только
подкладывать, подталкивать и
смазывать. Земледельческого
рабочего стремятся даже совсем
уничтожить: идеал
капиталистического сельского
хозяйства - это работник, нанятый
на три месяца и управляющий
паровым плугом или молотилкой и
отпускаемый, как только он
вспахал или обмолотил.
Разделение труда - это значит, что
на человека наклеивается на всю
жизнь известный ярлык, который
делает из него завязчика узелков
на фабрике, подталкивателя тачки
в таком-то месте штольни, но не
имеющего ни малейшего понятия ни
о машине в ее целом, ни о данной
отрасли промышленности, ни о
добыче угля,- человека, который
вследствие этого теряет ту самую
охоту к труду и ту самую
изобретательность, которые
создали в начале развития
современной промышленности все
машины, которыми мы так гордимся
*.
То же разделение труда, которое
установили между людьми, хотели
установить и между народами.
Человечество полагалось
разделить, так сказать, на
национальные фабрики, имеющие
каждая свою особую специальность.
Россия, говорили нам,
предназначена природой
выращивать хлеб; Англия -
выделывать бумажные ткани;
Бельгия - производить сукна, а
Швейцария - поставлять нянек.
Затем внутри каждой нации должна
произойти новая специализация;
Лион будет производить шелк,
Овернь - кружева; Париж -
различные мелкие вещи;
Вознесенск будет делать миткали;
Харьков - сукна; а Петербург-чиновников.
Если верить экономистам, то такое
<разделение труда> должно было
открыть человечеству
безграничное поле как для
производства, так и для
потребления, - целую новую эру
труда и громаднейшего богатства
для всех.
Но все эти обширные надежды
рушатся ныне, по мере того как
технические знания начинают
распространяться повсеместно.
Пока Англия одна производила
бумажные ткани и обрабатывала в
больших размерах металлы, а Париж
один производил артистические
мелочи и модные вещи - все шло
хорошо и о благодеяниях того, что
называли разделением труда,
можно было говорить, не боясь
опровержения.
Но вот начинает нарождаться
новое течение, под влиянием
которого все образованные нации
пытаются завести, каждая у себя,
всевозможные отрасли
промышленности. Они находят, что
им выгоднее производить самим то,
что они раньше покупали по очень
дорогой цене от других, платя им
дань за свое невежество; даже
колонии, как Индия, Канада,
Австралия, стремятся
освободиться от своих метрополий.
Наука распространяет повсюду
технику всех производств, и люди
замечают, что им совсем незачем
платить непомерно высокие цены
за английское железо, за
французский шелк, когда они сами
могут производить у себя - в
Германии, в России, в Австрии, в
Соединенных Штатах - то же железо
и те же шелка.
Создать у себя промышленность
обрабатывающую, во всевозможных
ее отраслях, становится
стремлением решительно всех
народов. И является вопрос: если
разделение труда между
различными народами, которое еще
недавно выставлялось нам
экономическою необходимостью,
законом,- исчезает, то не так же ли
ложен был закон о необходимости
разделения труда, специализации,
между отдельными личностями *.