Из сборника
"Неофициальная поэзия XX в."

P.S.

Не надо околичностей.
Не надо чушь молоть.
Мы — дети культа личности,
мы кровь его и плоть.

Мы выросли в тумане,
двусмысленном весьма,
среди гигантоманий
и скудости ума.

Мы — сверстники примера,
который грозовел
наичистейшей верой
и грязью изуверств.

Мы — помеси, метисы
несовместимых свойств:
дерзаний с догматизмом,
с новаторством притворств.

Отцам — за иссык-кули,
за дыни, за пески
не орденами — пулями
сверлили пиджаки.

И серые медали
довесочков свинца,
как пломбы, повисали
на души, на сердца.

Мы не подозревали,
какая шла игра.
Деревни вымирали.
Чернели города.

И огненной подковой
горели на заре
венки колючих проволок
над лбами лагерей.

Мы люди, по распутью
ведомые гуськом,
продутые как прутья
сентябрьским сквозняком.

Мы сброшенные листья,
Мы музыка оков.
Мы — мужество амнистий
и сорванных замков.

Распахнутые двери,
Сметенные посты,
И — ярость
          новой
              ереси.
И —
    яркость правоты!

1956

Не пуля, так сплетня
их в гроб уложила.
Не с песней, а с петлей
их горло дружило.

И пули свистели,
как в дыры кларнетов,
в пробитые головы
лучших поэтов.

Им свищут метели.
Их пленумы судят.
Но есть Прометеи.
И пленных не будет.

Несется в поверья
верстак под Москвой.
А я подмастерье
в Его мастерской.

Свищу как попало,
и так, и сяк.
Лиха беда начало.
Велик верстак.

1957

Вознесенский, агент ЦРУ,
притаившийся громкою сапой,
я преступную связь признаю —
с Тухачевским, агентом гестапо.

Подхватив эстафету времен,
я на явку ходил к Мейерхольду,
вел меня по сибирскому холоду
Заболоцкий, японский шпион.

И сто тысяч агентов моих,
раскупив «Ахиллесово сердце»,
завербованы в единоверцы.
Есть конструктор ракет среди них.

И от их чернокнижных систем
ко мне тянутся темные нити.
Признаю, гражданин обвинитель.
Ну а ваша преемственность — с кем?

1967