Мюррей Букчин
Реконструкция общества
Миф
Я
обрисовал довольно резкие
различия между обычаем, моралью и
этикой, так как идеалы свободы в
ходе истории должны были
принимать очень разные формы по
мер е продвижения от
традиционных к предписанным и, в
конечном счете, рациональным.
Эти различия представляют собой
не только чисто исторический
интерес. Сегодня справедливость
путают со свободой, как никогда
раньше, так что простые реформы
бездумно смешивают с
радикальными социальными
переменами. Попытки достичь
справедливого общества, в
результате корректирующих
изменений в обществе, в основе
своей иррациональном, путаются с
попытками достичь свободного
общества путем фундаментальных
социальных реконструкций.
Сегодняшнее общество, очевидно,
не перестраивается, оно
модифицируется через
косметические корректировки, а
не базовые изменения. Реформы во
имя справедливости проводятся,
очевидно, чтобы управлять
глубоким и растущим кризисом, а
не чтобы его устранить.
Не меньше беспокоит тот факт, что
рассудок, с его требованиями
основательной критики, анализа и
логической связности,
разрушается "популярным"
морализаторством, часто крикливо
религиозного рода, мистическое
мифотворчество вторгается даже в
моральные интерпретации свободы,
вызывая примитивнее и
потенциально реакционные ее
образы. Эти атавистические
стремления ориентированы чаще на
личность, чем на общество.
Воздействие на личность замещает
политику под эгидой "самоосвобождения",
мифотворчество смешивается с
религией, что приводит к
роскошному росту мистической
экзотики. Все вместе взятое
выступает против разума во имя
космического "Единства" -
"ночь", - как говорил Гегель,"
в которой все кошки серы".
Регрессивный характер этого
развития заслуживает
рассмотрения. Ранние
представления о свободе были
ограничены мифологическим
воображением. Их реализация была
обречена на провал в большой
степени из-за того, что они жили в
мечтах и фантазиях о возвращении
"золотого века", свободнее
общество существовало только в
мифах, как гомеровский остров
людей, питающихся лотосами, на
котором природа полностью
превалирует. Безмятежность людей,
поедающих лотосы, у которых нет
воли и чувства реального, лишает
их прошлого и будущего в своей
нескончаемой непосредственности
и кажущимся "естественным''
существовании. Мореходы Одиссея,
которые должны были провести
разведку острова, "по доброте"
были оставлены на острове и стали
служить "медовому плоду лотоса",
лишившему их всякого желания
возвращаться на корабль. Здесь не
только "удовольствие остаться"
и позволить себе никуда не
спешить: они "позабыли дом" и
самих себя в качестве индивидов.
Современные потомки тех
мистических лет также как они не
могут реализовать свое "я",
так как его просто нет.
Эта мистическая фантазия
доисторических времен об
утраченной гармонии с природой,
относящаяся скорее к
растительному миру, чем
животному, - клевета на людей как
таковых, существ, обладающих не
только физиологическими
функциями, но и интеллектом, и в
той же мере чувством дома, как и
бытия. Так мозг и тело ошибочно
были поставлены в острой
оппозиции друг к другу религией,
да и философия не затронула тот
факт, что они отличаются друг от
друга весьма примечательным
образом.
Ни одно из этих замечаний не
значит, что я собираюсь отрицать,
что человечество действительно
жило в гармоник с природой на
разных уровнях в прошлом Но эта
гармония никогда не была такой
статичной, такой вневременной и
настолько лишенной развития, как
это происходит в мире питающихся
лотосами и всех их вариациях в
различных мифах. Так, в высшей
степени произвольный характер
мифов, при отсутствии какой-либо
критической корректировки
разумом приводит нас к полной лжи.
Отделенная от примитивной точки
зрения, "свобода"
приобретает предательскую форму
отсутствия желаний, деятельности
и воли - условия настолько
бессмысленные, что "человечество
утрачивает способность
взглянуть на себя
рационалистически и таким
образом предотвратить
возникновение правящих элит из
их полного
подавления. В таком мифическом - и
мистифицированном - мире не может
быть основы для защиты от
иерархии или противостояния ей.
Да и природа, даже первобытная и
"дикая", не столь
фиксирована во времени, в ней не
так отсутствует динамизм и она не
-столь долговечна; это нечто
большее, чем пейзаж, который
можно увидеть в картине - окне
летного домика среднего класса.
Этот в основе своей природный
образ природы не отражает ее
плодородности, ее разнообразия
богатства ее развития. Природа
буйно активна, даже если
Питающиеся лотосом - нет. Мы
увидим, фактически, что идеология
правящего класса поощряет такие
статические и бездумные
представления о рае, в основном
чтобы представить свободу
далекой и неосуществимой.
Действительно, остров Питающихся
лотосом - регрессивный миф
возвращения к младенчеству и
пассивности, когда новорожденный
просто отвечает на ласку, полную
грудь и засыпает на руках всегда
внимательной матери. Тот факт,
что самое раннее слово дли "свободы"
- amargi, шумерское выражение "возвращение
к матери", весьма двусмысленно.
С одной стороны, это слово может
быть регрессивным, с другой, он о
может содержать предположение,
что природа в прошлом была щедра,
и свобода существовала лишь в
колыбели матриархального
общества.
То, что свобода, должна была быть
завоевана активностью, волей и
разумом после того, как общество
вышло за рамки обычаев, и то, что
необходимо достичь нового,
разумного и экологического
решения для человечества и
природы, еще должно было быть
открыто. Действительно, однажды
связь между человечеством и
природой разорвалась - грубая
работа истории. Уйти сейчас
обратно в миф, значит заложить
основу для опасного успокоения,
которое вытолкнет нас за порог
истории в туманный, часто
воображаемый и весьма
атавистический доисторический
мир. Такое отступление вынуждает
нас забыть историю и блага опыта,
которые она предлагает. Личность
растворяется в растительном
состоянии, предшествующем и
развитию животных, и
эволюционному толчку природы по
направлению к большей разумности
и субъективности. Так, даже "первая
натура" дискредитирована и
унижена, ей отказано в ее
собственной богатой динамике в
угоду холодному и статическому
образу естественного мира, где
богатая красками эволюция жизни
расписана размытой пастелью,
лишенная формы, активности и
саморазвитие.
Итак, растительные образы "золотого
века" - и они сейчас
возрождаются мистиками
американских, английских
экологов, а также экологов
централь ной Европы - не просто
созданы угнетенными. Верно то,
что когда жизнь племени
сменилась "цивилизацией" на
Ближнем Востоке, в Египте н Азии,
чувство утраты и тоскливый
взгляд назад на утраченный сад
Эдема пронизывал все утопические
мечты угнетенных классов. Люди
долго говорили о временах, когда
лев и ягненок жили бок о бок, и
природа снабжала гармоничное
человечестве всеми благами жизни.
Условия человеческой жизни
представлялись золотым веком, за
которым следовал не столь
райский серебряный, который, в
конечном итоге перешел в
железный, погрязший в конфликтах,
несправедливости и войнах -
постоянна повторяющихся,
сменяющих друг друга, как времена
года. Концепции реального хода
истории почти не было - просто
дегенерация, восстановление и
бесконечное повторение.
Однако было бы ошибкой думать,
что эти фантазии создавались
только угнетенными. Вера в
абсолютно пассивные
взаимоотношения с природой куда
больше служила интересам
правящего класса, чем
управляемого, как бы часто она не
обращалась в дневные мечты
угнетенных. Поначалу эти образы
оставались не больше, чей
дневными снами - мифы, работавшие
защитными клапанами
недовольства угнетенного класса
и превращающие активные попытки
изменить мир в катартические
ритуалы. Аккумулированные
жрецами и жрицами эти ритуалы.
осуществлялись как тщательно
отработанные хореографические
драмы под бой барабанов и звуки
флейты, выражая злость, которая
могла бы вылиться в действии и
радикальном социальном
перевороте.
Ни одно общества еще не
возвращалось в свое "золотое"
прошлое; представление о
неизбежном цикле, с обещанием "вечного
возвращения", было подкреплено
манипуляциями священников над
пассивным скопищем людей.
Еще больше иронии в том, что образ
утраченного "золотого века"
использовался, чтобы узаконить
тиранию века "железного".
Священнослужители и аристократы
объединились, объясняя утрату
"золотого века" как
наказание за падение. Из-за Евы ли,
убедившей Адама съесть плод с
древа познания, или из-за Пандоры,
открывшей сосуд с болезнями,
причинившими столько страдании
человечеству, рай или "золотой
век" был утрачен - как об этом
заявлялось - потому что люди
нарушили договор со
сверхъестественными силами. К
несчастьям человечество привели
его ошибки, а не возникновение
иерархии, собственности,
государства и правящих элит.
Действительно, для управления
были нужны разные формы, чтобы
дисциплинировать неуправляемое
человечество, страдающее
недостатком чувства
подчиненности, необходимого для
поддержания организованного
мира. Следовательно, мы
сталкиваемся с примечательным
постоянством ретроспективных
мифов о "золотом веке", не
только как мифов угнетенных, но и
как литературы угнетателей. Этот
миф хитро использовался, чтобы
оправдать подавление женщин -историей
о Пандоре и подчинение мужчин -
"Одиссей" (действительно
аристократическим эпосом, в
котором после острова Питающихся
Лотосом, Одиссей сталкивается с
островом грубо патриархальных
циклопов), обнаруживает, что
драма страдает удивительной
половой слепотой по отношению к
порабощению. Мужчины не в меньшей
степени жертвы разных
демонических существ,
управляющих островами, которые
посещает Одиссей - каждый из
которых, похоже, является
мифической эпохой, - чем женщины.
Исследование истории греческого
рационализма - для движения к
будущему, а не для возвращения к
прошлому - куда более радикально,
чем образы, базирующиеся на
ложных понятиях, циклической и в
основе своей статической природы.
История греков, написанная
Фукидидом, в найденных отрывках
"Пелопонненской войны",
непогрешимо мирская и
натуралистическая. Никакие мифы
не обременяют факт возникновения
полиса и греческих оседлых
поселений. Веками позже, Диодорус
Сикулюс отчетливо реалистичен в
своей истерии эволюции
человечества от предыстории к
истории - драма изменений,
которые разбили оковы мифа,
цикличности и ограниченности. Не
только одни греки завладели
вниманием Диодоруса, но "Все
человеческие существа и их
история на известных частях
обитаемой земли".
Христианство, несмотря на свою
амбивалентность и уход от
светскости греческих хроникеров,
принесло чувство историчности,
будущего и освобождения в массы,
находящиеся в плену циклов
вечного возвращения. То, что
христианские отцы вроде
Августина вызвали память о
Падении после невинности в Саду
Эдема, могло исходить только от
религии, которая явно
адаптировалась к власти и
Римскому Государству. Но ее
собственные источники в виде
народного, даже мятежного
иудаистского движения, придали
ей неустойчивость, которая
сделала ее открытой как да
радикальных, так и для
консервативных интерпретаций.
Иудаистская религия, со всеми
своими трансцендентальными и
дуалистическими воззрениями
Бога-творца, четко отделенного от
своего творения, вывела и
божество из социальной жизни
также, как и природу. Как заметили
Х. и X.А.Франкфурт, теперь с
социальными проблемами можно
было бороться большей частью в
мирской области. Они больше не
смешивались с мифами и
божественными требованиями к
власти. В античных империях
тирания была погружена во власть
предсказаний. На самом деле, "священный
космос" включал и "священное
общество", так что социальное
давление приобретало
мистические черты природы -
направление мыслей, как заметила
Джанет Бёль, которое возродилось
в нынешних попытках относиться к
естественному миру как к "священному"
и восстановить высокое положение
культа богини в несоциальной,
принесенной мифом, форме эко-феминизма.
Церковь унаследовала эту
трансцендентную традицию, как бы
сильно она ни старалась ее
усовершенствовать, Эрнст Блок
должен был заметить, что "на
первое время политическая утопия
возникла в истории (мое ударение).
Фактически , она делает историю;
история становится историей
спасения (saving history in the direction of the
kingdom) (с. 106), единым неделимым
процессом, простирающимся от
Адама до Иисуса на основе
единства, человечества Стоиков и
Христианского спасения, для
которого она предназначена".
(12) Утопия, очевидно, стала земным
представлением, ориентированным
скорее на будущее, чем на прошлое.
Несмотря на свои религиозные
атрибуты, спасения можно достичь
на земле с приходом Иисуса, и
отделением зла от добродетели.
На самом деле Иудейское
священное Писание заряжено
активизмом и пристрастием r
угнетенным, что было фактически
неизвестно в других религиях
Ближнего Востока. Как замечают
Франкфурты, египетские тексты,
которые описывают социальный
переворот, последовавший за
крушением Старого Царства
строителей пирамид, "относились
к нарушению установившегося
порядка... с ужасом". Власть,
достигнутая угнетенными -
признак "плача и страданий...
<<Я расскажу вам, как низшие
стали высшими>>", - рыдает
хроникер. "Бедные получили
богатство". Напротив,
Иудейское Священное Писание
говорит о социальном перевороте
угнетенных с ликованием,
Рождение пророка Самуила,
например, было отмечено словами:
"Луки могущественных людей
разбиты, а спотыкавшиеся
окружены мощью. Те, кто целиком
продавался за хлеб и те, кто
голодали, перестали это делать".
Бедные поднимаются "из праха"
и нищие выбираются "из кучи
навоза, чтобы их посадили среди
принцев и сделали их
наследниками трона славы".(13)
Не только способность мифа
вызывать ментальное оцепенение,
подобное летаргическому
действию сильного
успокаивающего были поколеблены;
его постоянство и консерватизм
замещается чувством динамизма и
временности, которая производит
все более обширные идеалы
свободы. Йахимиты (The Joachimites ), одна
из самых разрушительных
тенденций средневекового
христианства, радикально
оторвались от туманной и
предначертанной
неопределенности официальной
Священной истории, и
провокационно поделили ее на
отчетливые эпохи человеческой
свободы. Монахи вроде Иоахима
Флоренского, заложившие основу
для большинства либертарианских
направлений были даже важнее, чем
великие, народные движения как
полусумасшедших аскетиков вроде
Фрагеллянтов и Шефердов или
Pastereaux, которые бесцельно
нападали на духовенство и иудеев.
Писавший в XII в, Иоахим, Cistercian
аббат Кораццо, Калабрнийского
города в Италии, переработал
троицу, самый мистический союз
божественней тройственной
натуры, в радикальную хронологию.
Старый Завет, по его словам,
представлял эру Отца; Новый -Сына;
Святой Дух был "Третьим
Царством", которое еще должно
было прийти, мир без господ, в
котором люди будут жить в
гармонии, независимо от их
религиозных верований, и щедрая
природа будет поставлять блага
жизни всем. С XIV в. в Англии до XVI в.
в Германии, включая войны
гусситов в Богемии, давшие начало
таким штормовым
коммунистическим движениям
вроде крайних Таборитов -
крестьяне и ремесленники храбро
воевали в постоянных восстаниях
за сохранение их коммунальных,
гильдийских и локалистских прав.
Консервативные, какими они
кажутся в свете "современности",
с ее грубыми городскими.
технологическими и
индивидуалистическими
ценностями, эти неослабные,
длящиеся веками конфликты,
придали свободе моральное
значение, которое она утратила в
нашей собственной эре "научного
социализма" и узко
экономических анализов.
На протяжении веков, с
кульминацией в Протестантской
Реформации, религия: стала все
более связанной с землей и менее
сверхъестественной, чем она была
в прошлом, несмотря на ее
неослабное влияние на движения
крестьян и ремесленников. Ко
времени английской революции в
1640-х, демократические левеллеры
были в высшей степени мирскими в
своих взглядах и смеялись над
оппортунистическими
священниками Кромвеля. Это было
не столько христианство, сколько
натуралистический пантеизм (если
это только можно назвать каким-либо
теизмом), повлиявший на ход
мыслей коммунистических
революционеров, таких как Жерар
Вистенли, возглавивший небольшое
движение землекопов в английских
гражданских войнах в 1650-х.
Свобода - относительно
экзотическое слово по сравнению
с призывом к справедливости -
имела чисто реалистическое
содержание. Мужчины и женщины
начали бороться не только за
свободу религии, но также и за
свободу от религии. Они начали
бороться не только против особых
форм превосходства, но против
превосходства как такового и за
свободу и жизненные блага в
обществе коммунаров. Активизм
начал замещать растительное
спокойствие задумчивого
благоговения прошлого. Мораль
стала изглаживать обычаи;
натурализм начал вытеснять
сверхъестественность; оппозиция
церковной иерархии привела к
созданию оппозиции гражданской
иерархии. Освежающее ощущение
развития начало замещать
неподвижность мифопоэтики, ее
повторяющиеся ритуалы и
атавистическое давление темного
суеверного прошлого на настоящее
и будущее.