Сайт Ярославской Группы Ассоциации Движений Анархистов
 
[ Новости ] [ Организация ] [ Пресса ] [ Библиотека ] [ Ссылки ] [ Контакты ] [ Гостевая ] [ Форум ]
 
 Теория

Мюррей Букчин

Реконструкция общества

Новый левый радикализм и контркультурный утопизм

Революционный проект не погиб с уходом марксизма, хотя вульгарные марксистские идеалы должны были на десятилетия запятнать его после 1930-х. В конце 50-х - начале 60-х совершенно новое созвездие идеалов стало занимать его место. Рост движения за гражданские права в Соединенных Штатах создал социальный момент вокруг простого требования этнического равенства, во многих отношений напоминающий требования равенства, времен демократических революций XVIII в. с их широким представлением о новом человеческом содружестве.

Речи Мартина Лютера Кинга, например, имели millenarian quality своих почти докапиталистических тем. Его слова открыто утопические и квази- религиозные. Они содержат сноски на видение о восхождении на "вершину горы", подобном Моисееву; они обращаются к "этическому пылу, который оказывается сильнее обращений к особым интересам и местническим пристрастиям. Они настроены против музыки хоралов, предлагающих послания вроде "Свобода сейчас!" и "Мы Победим!"

Расширение идеи освобождения, ее освящение религиозной терминологией и аналогичные молитвенным обращения заместили псевдонауку марксизма. Это был остро этический призыв к духовному освобождению и утопическое видение человеческой солидарности, превосходящей классовые, собственнические и экономические интересы. Идеалы свободы теперь вновь утверждались в местном домарксистском революционном проекте - в языке, который будет понятен спящим наяву пуританским радикалам Английской революции и, возможно, даже радикальным йоменам Американской революции. По качеству движение становилось все более и более мирским. Мирные протесты, срежиссированные в первую очередь черными министрами и пацифистами, чтобы "вынести улики" нарушения основных человеческих свобод, дать дорогу злобным столкновениям и насильственному противодействию власти. Обычные собрания заканчивались восстаниями, начиная с 1964. г., почти каждое лето в Соединенных Штатах заканчивалось подъемом черных гетто в размерах, приближенных к восстанию.

Движение за гражданские права не монополизировало идеалы равноправия, возникшие в 60-х. Им предшествовало в разумных пределах движение "против бомб" 50-х гг., включая Компанию Ядерного Разоружения в Англии и Женскую Стачку за мир в Соединенных Штатах, началась конвергенция нескольких течений, результатом которой стало появление Новых Левых, которые резко отделяли себя от Старых Левых в своих целях, формах организации и стратегиях социальных изменений. Революционный проект открывался не продолжением пролетарского социализма, но домарксистскими идеалами свободы. В проект проникали антикультурные черты "мятежа молодежи", с его особым ударением на новых стилях жизни, сексуальной свободе, и широко простирающейся структурой либертарных ценностей. Возник богато расцвеченный горизонт социальных идей, экспериментов и отношений, ярко горящий экстравагантными надеждами на радикальное изменение.

Этот пыл происходил не только от идеологии, конечно. Его поддерживали плавные технологические, экономические и социальные переходы в Евро-Амерканском обществе. После окончания II Мировой войны, перед началом 60-х, погиб далеко не один только пролетарский социализм. Другой важной чертой Старых Левых был упадок таких линий, как институциализация радикализма в форме иерархических рабочих партий, экономическое отчаяние, отметившее десятилетие Великой Депрессии и архаическое технологическое наследство, основанное на массивных индустриальных удобствах и интенсивно-трудовой фабричной системе. Индустриальное предприятие времен Великой Депрессии не было очень инновационным технически. Тридцатые могли быть десятилетием серьезной, но безжалостной надежды; 60 -е, напротив, были десятилетием обильных обещаний, среди них даже таких, которые требовали немедленного удовлетворения своих желаний. После II Мировой войны капитализм, далекий от упадка даже в хроническую депрессию, предшествовавшую войне, вновь стабилизировался на гораздо более сильном фундаменте, чем до этого было известно в истории. Он создал управляемую экономику, основанную на военном производстве, поддерживаемом ослепительными технологическими продвижениями в области электроники, автоматизации, ядерных исследований и сельского бизнеса. Товары в огромных количествах и разнообразии казались вытекающими из неиссякаемого рога изобилия. Это благосостояние было столь массовым фактически, что значительная часть народа могла жить просто на отложенные средства. С дистанции в десятилетия трудно представить, что бодрое чувство перспективы наполняло эру.

Это чувство обещанного было вполне материалистическим. Контркультурный отказ от материальных благ не вступил в конфликт с собственным потреблением стереомагнитофонов, телевизоров, "расширяющей сознание" фармацевтикой, экзотической одеждой, а также экзотической едой. Ранние либеральные трактаты, такие как "Троякая революция" поощряли в высшей степени справедливую игру в то, что технологически, по крайней мере в Западном мире, мы вступили в эру большей свободы от инструмента. То, что общество может быть приспособлено для того, чтобы брать вес преимущества материальных и социальных благ, не вызывало сомнений, что подкреплялось верой в возможность создать хорошую жизнь, структурированнную с этических позиций.

Эти ожидания охватили все слои общества, включая те, в которых было больше всего лишений и меньше всего привилегий. Движение за гражданские права проистекало не просто из чувства обиды черных людей, страдавших в течение 3 веков угнетения и дискриминации. В 60-е оно возникло, еще больше приковывая внимание, из народного ожидания лучшей жизни, характерного для средних классах белых, и веры в то, что осталось еще более чем достаточно того. чего можно достичь. Этическое обращение Кинга к его lieutenents коренится глубоко в напряжении между черной нищетой и белым изобилием, напряжении, сделавшем угнетение черных еще более нестерпимым, чем прежде.

По той же причине радикализм Новых Левых стал более всеобъемлющим и фундаментальным по отношению к степени экономического роста, которым наслаждалась Америка, столь неравно распределяемом и так иррационально употребляемом - особенно в военных приключениях за границей. Контркультура и ее требования становились все более утопическими до такой степени, что комфортабельная жизнь для всех, стала казаться даже более реальной. Молодежь, знаменитые "отбросы" 60-х сделали этический призыв из того факта, что они могут жить хорошо везде, начиная от мусорного бака общества и с "маленькой помощью от одних друзей", перефразируя текст популярной песни "Битлз".

Я говорю это не с целью очернить Новый Левый радикализм и контркультурный утопизм. Скорее, я пытаюсь объяснить, почему они приняли такие экстравагантные формы - также как и почему они должны были увять, когда техника "управления кризисом" вновь изобрела миф о дефиците и сбавила темп программ своего благосостояния.

Я также не заявляю, что этические идеалы свободы механически маршировали в ногу с материальными реалиями нищеты и изобилия.

Восстания крестьян пятивековой давности и утопических взглядов, ими порожденных, восстания ремесленников того же времени и с похожими идеями, религиозных радикалов, вроде анабаптистов и пуритан, в конце концов, рационалистских анархистов и либертарных утопистов большинство которых выдвинули лозунги аскетизма в технологически неразвитую эпоху - были бы необъяснимыми с точки зрения данной предпосылки, Эти революционные проекты одобряли свободу, базирующуюся на нищете, а не изобилии. К действию их обычно толкала тяжесть социального перехода от деревни к городу, от города - к национальному государству, от ремесленных форм работы к индустриальным, от смешанных социальных форм - к капитализму - каждый раз во все более худших как психологически, так и материально условиях.

Что подвинуло Новых Левых к их собственному революционному проекту, а контркультуру к ее версии нелицензионной утопии, это идеи свободы, основанной на изобилии - каждый период потенциально на лучшем уровне, чем предыдущий. Действительно, первое время, казалось, что общество может начать забывать о возможностях технологий производить материальные блага для всех и сконцентрироваться на этических благах для всех.

Изобилие, по крайней мере в пределах, существовавших в средних классах, и технология невиданной продуктивности благоприятствовала радикальной этике: разумная уверенность, что уничтожение любой формы угнетения - чувств также, как и тела, и ума - может быть достигнуто только на буржуазной основе экономического инструментализма. Что может вполне объяснить либеральный тон ранних документов Новых Левых, вроде "Постановление порта Гурон", бывшего предположением, что технология стала столь продуктивна, что может быть использована для провозглашения достатка и уничтожить традиционные страхи лишения собственности.

Состоятельные могут наслаждаться своим благосостоянием и, оставляя вопросы о власти и социальном контроле в стороне, кажется более, чем когда-либо общество может способствовать богатой жизни для всех. Капитализм и Государство, очевидно, казались вынужденными утратить свой raison d`etre, свой смысл жизни. Больше нет нужды распределять блага жизни по иерархическим линиям, так как технология делает эти блага доступными для всех.

Следовательно, труд перестал быть исторически объяснимым бременем масс. Уже не было необходимости подавлять сексуальность и сублимировать энергию либидо в непосильный труд. Условности, стоящие на пути к наслаждению, были необременительны в этих новых условиях и потребность могла быть замещена желанием, как вполне человеческим импульсом. "Область необходимого", очевидно, могла в конечном итоге быть замещена "областью свободы" - отсюда популярность, которую приобрели произведения Чарльза Фурье в это время во многих частях Западного мира.

В своих исходных фазах Новые Левые и контркультура были в основе своей анархические и утопические. Несколько популярных подходов стали занимать центральное по важности место в проектах, появившихся на поверхности коллективного сознания. Первый был богато демократическим: воззвания голосовались в системе принятия решении "лицом к лицу". Слова "демократия участия" вошли в моду в форме описания контроля снизу над всеми аспектами жизни, а не только политическими. Каждый, как предполагалось, был свободен войти в политическую сферу или иметь дело с людьми в повседневной жизни в "демократической" манере. Это значило, очевидно, что эти люди должны были быть прозрачными во всех своих взаимоотношениях и идеях.
Новые Левые и, в немалой степени, контркультура, шедшая параллельно им, имели сильное антипарламентарное окружение, граничившее зачастую с совершенным анархизмом. Было написано многое об "огне на улицах", ставшем частью радикальной деятельности того времени. Тем не менее, были сильные импульсы направленные на институционализацию процесса принятия решений, выходящие за рамки уличных протестов и демонстраций, столь частых в то десятилетие.
Принципы основной американской организации Новых Левых, Студентов за Демократическое Общество (СДО - SDS) и их эквивалента в Германии, Социалистического Студенческкого Союза, отличались в организационном плане от многих конференций и семинаров. Но некоторые ограничения накладывались на аудиторию - что оставляпо эти организации открытыми для циничного проникновения паразитических догматических радикальных сект. Многие из их конференций и семинаров, кроме значительно больших, которые приобрели свою собственную геометрию равенства - представляли собой круг, в котором не было формального председателя или лидера. Индивиды создавали форум говорящим, просто выбирая следующего выступающего из поднятых рук тех, кто хотел высказать свое мнение.

Эта геометрия и процедура не была просто праздной формой организационного и демократического символизма. Простая конфигурация выражала честную веру в идеальный диалог лицом к лицу и спонтанную форму обсуждения. Лидерству не доверяли, должности чередовались, а на укрепляющуюся официальность, смотрели неодобрительно как на ступеньку к авторитарному контролю. Конференции Новых Левых драматически контрастировали с в высшей степени формализованными, тщательно срежиссированными собраниями, часто отличавшими конференции рабочего движения поколением или двумя раньше. На самом деле, демократия как радикальная форма принятия решений, рассматривалась пролетарским социализмом, особенно в марксистской форме, как маргинальная по отношению к экономическим факторам.

В сущности, Новые Левые, почти сознательно, возрождали традиции, порожденные демократическими революциями двумя веками раньше. Именно потому, что блага жизни казались потенциально доступными всем в изобилии, Новые Левые казались понимающими, что демократия и этический идеал свободы были прямой дорогой к тому самому социальному равенству, которого старался достичь пролетарский социализм в основном экономическими и ориентированными на партию средствами. Это был примечательный сдвиг в отношении к роли этики в эре, когда все материальные проблемы человечества в основном могли быть решены.

Домарксистская эра демократических революций, очевидно, была сплавлена с домарксистскими формами социализма и утопизма под рубрикой демократии участия. Экономика теперь стала действительно политической, а политическое стало утрачивать паутину государственного управления, которая покрывала его в течение века - изменение, имевшее фундаментально анархическое значение.

Во-вторых, такая демократическая диспозиция социальной жизки была бессмысленной без децентрализации. Пока институциональная структура демократической жизни могла быть сведена к сравнимым, человеческим масштабам, которые были понятны всем, демократия с трудом могла достичь настоящей формы участия. Новые единицы социальных отношений должны были развиваться, и должны были быть основаны новые пути взаимодействий. Короче, Новые Левые начали нащупывать путь по направлению к новым формам свободы. Но они никогда не шли в развитии этих новых форм дальше конференций, обычно созывавшихся на университетских дворах.
Во Франции во время майско-июньского восстания 1968 г., есть некоторые признаки того, что собрания кварталов созывались в некоторых окрестностях Парижа. Проекты местных сообществ были начаты в Соединенных Штатах, особенно в группах, бойкотирующих арендную плату в коллективах, служб для гетто. Но идея развития новых видов либертарных муниципальных форм как сила, противостоящая превалирующим государственным формам не укоренилась, если не считать Испанию, где Движение Горожан Мадрида играло основную роль в направлении общественного мнения против режима Франко. Хотя требования децентрализации остались важным институциональным девизом, они никогда не принимали осязаемую форму, помимо университетских двориков, где в центре радикалы объединялись вокруг "власти студентов".

Контркультура предлагала свою собственную версию децентрализованных структур в форме коммунарского стиля жизни, 1960-е стали десятилетием par exellence для общин анархического типа, как называли их многие книги, посвященные данному предмету. В городах не меньше, чем за городом, была очень широко распространена организация коммун. Эти образования имели целью не столько развитие новой политики, сколько попытки создать радикально новые пути жизни, которые были бы противопоставлены окружавшим их общепринятым формам жизни. Они были ядром контркультуры. Эти новые пути жизни осуществляли обобществление собственности, практику узуфрукта, в отношении с благами жизни, разделение и чередование рабочих заданий, коллективная забота о детях со стороны обоих полов, радикально новые сексуальные нравы, достижение абсолютных размеров экономической автономии и создание новой музыки, поэзии и искусства, которое бы могли подстричь против шерсти устоявшиеся вкусы в эстетике. Человеческое тело и его украшение, что бы не думал кто-то об установившихся стандартах, стало частые попыток украсить окружающую среду. Экипажи, комнаты, экстерьер зданий, даже кирпичные стены квартирных домов были декорированы и покрыты настенными украшениями.

Тот факт, что целые соседства были по большей части составлены из этих общин, привел к неформальным системам межобщинных ассоциаций и систем поддержки, таких, как так называемые советы племен. Идеал "родства", которую контркультура бойко позаимствовала у культур американских индейцев, больше нашел выражение в "родственности" "любви" и широкого использования индейских обычаев, ритуалов и взаимопомощи.

Возникли группы, пытавшиеся жить по этим племенным, действительно, в некоторых случаях разумным анархическим принципам, но они были сравнительно редки.
Многие молодые люди, создавшие контркультуру, были временно изгнаны из предместий среднего класса, куда они вернулись после шестидесятых. Но ценности многих общинных стилей жизни просочились к Новым Левым, которые создали свои собственные коллективы для особых заданий, вроде печатания литературы, управление "свободными школами" и даже центры повседневной заботы. Анархистские термины, вроде "группы родства", действия и клеточные ячейки испанского анархического движения, вошли в моду.

Испанские анархисты развивали эти группы как персональные формы ассоциации в оппозиции ветвям социалистической партии, базировавшихся на местах жительства или занятости, но наиболее анархические элементы у Новых Левых смешивались с контркультурными элементами, вроде стиля жизни, с деятельностью в группах родства, образованных ими.

В-третьих, накопление собственности рассматривалось с насмешкой. Способность успешно "освобождать" пищу, одежду, книги и тому подобное из универмагов и торговых центров стало призывом и делом чести. Этот менталитет и практика стали так широко распространены. что даже заразили полных условностей людей среднего класса. Грабеж магазинов достиг в шестидесятых эпидемических пропорций. Собственность в общем виделась чем-то из общественных ресурсов, которые можно свободно использовать общественными в целом или частными "экспроприациями".
Эстетические ценности и утопические идеалы, которые были погребены в искусстве, такие как политические манифестации, предстали сверхъестественно воскресшими. Музеи пикетировались как мавзолеи искусства, произведения которого, как чувствовали пикетирующие, должны быть так размещены в общественных местах, чтобы могли быть частью жилой среды. Уличные театры устраивались в самых невероятных местах, таких, как тротуары районов бизнеса: рок-бэнды устраивали свои концерты на улицах или публичных скверах; парки использовались как районы для церемоний или места для дискуссий, или просто жилища на открытом воздухе для полуобнаженных молодых людей, скандально куривших марихуану под самым носом у полиции.

Наконец, воображение западного общества перегрелось образами восстания. В Новых Левых стала развиваться фатальная вера в то, что весь мир граничил с насильственным революционным изменением. Война во Вьетнаме мобилизовала толпы и сотни тысяч в Вашингтоне, Нью- Йорке и других городах, за которыми последовали сравнимое количество также из Европейских городов - мобилизация людей, которой не бывало со времен русской Революции. Восстания черных гетто стали повсеместными, за нами следовали столкновения между толпами также, как полиция требовала счет жизням. Убийства общественных фигур вроде Мартина Лютера Книга и Роберта Кеннеди были только самыми общеизвестными из убийств, поглотивших жизни активистов гражданских прав, протестующих студентов и, в одном ужасающем преступлении, черных детей в церковной церемонии. Эти контр-акты поставили левый индивидуальный терроризм на повестку дня некоторый движений Новых Левых.

1968 год видел самый эффектный подъем студенческих и черных движений. Во Франции, в мае и июне, миллионы рабочих: последовали за студентами в общей забастовке, длившейся недели. Эта "околореволюция", как ее недавно называли, аукнулась по миру в различных формах, хотя и с минимальной поддержкой рабочего класса и даже с активной враждебностью американских и немецких рабочих, факт, поставивший печать смерти на пролетарский социализм.

Несмотря на другой огромный подъем студентов в 1970 году в Соединенных Штатах, в котором основное восстание последовало за американским вторжением в Камбоджу, движение было скорее воображаемым проектом восстания, чем чем-то реальным. Во Франции рабочие в конце концов отступили под командой своих партии и союзов. Средние классы находились в неподдельном конфликте между материальными выгодами, которые они получали из установившегося порядка и моральными призывами, высказанными Новыми Левыми и даже их собственными детьми. Книги Теодора Росака и Чарльза Рейха, которые старались объяснить этические призывы Новых Левых и особенно контркультуры, старшим поколением встретились с удивительно благоприятным приемом. Возможно, миллионы вполне подверженных условностям людей должны были переменить мнение к сочувствию к антивоенным демонстрациям, даже к самим Новым Левым, если их идеология была проведена в популярных и либертарных формах, совместимых с американским собственным революционным наследством.

Конец шестидесятых, фактически, был фундаментально важный период в истории Америки. Было ли это более медленное, более терпеливое и более нивелированное развитие Новых Левых и контркультуры, так или иначе огромные области народного сознания изменились. "Американская Мечта", возможно, подобно национальный "мечтам" других стран, имело глубоко сидящие идеологические корни, не только материальные. Идеалы свободы, община, взаимозащита, даже в децентрализованных конфедерациях были перенесены в Америку ее радикальными пуританскими поселенцами со своим протестантизмом в форме собраний, не позволявшим никакой клерикальной иерархии. Эта радикалы проповедовали евангелие скорее примитивного христианского коммунализма, чем "грубо индивидуализма" (собственно западный ковбой - идеал чисто личностного "анархизма", в котором одинокий "лагерный костер" вооруженного одиночки заменяет домашний семейный очаг деревни йоменов). Пуритане придавали большое значение народным собраниям лицом к лицу или городским встречам как инструментам самоуправления, в отличие от централизованного правительства. Возможно, более почитаемый в разногласиях, чем в последоватепьных обрядах, этот евангельский стиль имел огромное влияние на американское воображение, влияние, которое легко могло сочетать идеи Новых Левыми контркультуры с этической демократией, которую принимали бы многие американцы.

Один из ужасных фактов истории то, что Новые Левые, далекие от следования этому историческому курсу, сделали все наоборот в конце шестидесятых. Это отделило их от их анархических и утопических истоков. Что еще хуже, это без критики приспособило идеологии Третьего Мира, внушенные вьетнамской, китайской, северокорейской и кубинской социальными моделями. Они были представлены в тошнотворных размерах сектантскими марксистскими обломками, влачившими жизнь с тридцатых не только в США. но и в Европе. Сама демократия Новых Левых использовалась авторитаристами типа Мао в попытках поглотить СДО (SDS) в Америке и Германии. Виной среднего класса был механизм формирования сочувствующего отношения к самозванному рабочему классу и черным группам; одобрения буйного, ультра- революционного фанатизма, который полностью маргинализировал последователей этого направления, и, в конце концов, полностью их деморализовал. Провал попыток многих анархистов в американском и германском СДО (SDS), также как и сходных движений в других местах, развить хорошо организованное движение внутри более крупных (особенно с ""ультра-революционными" хвастунами и чванливыми радикалами в США), прямо играли на руку более хорошо организованных маоистов - с гибельным результатом для Новых Левых в целом.

Но не только недостаток идеологии и организации привел Новых Левых и сильно колеблющуюся контркультуру к концу. Расширение, перегревшее экономику шестидесятых, стойко заместилось прохладной, более колеблющейся экономикой семидесятых. Вес быстрее увеличивающийся уровень экономического роста был умышленно задержан и его направление было частично повернуто обратно. При Никсоне в Америке и Тэтчер в Англии, также как и их эквивалентах в других европейских странах, был создан новый политический и экономический климат, заменивший кипящий менталитет постдефицита шестидесятых экономической неуверенностью.

Материальная ненадежность семидесятых и политическая реакция, последовавшая за выборами консерваторов в Америке и Европе, начали благоприятствовать уходу личности из общественной сферы. Личностность, карьеризм и свой интерес все больше приобретапи власть над желанием общественной жизни, этикой заботы и желанием перемен. Новые Левые пришли в упадок даже быстрее, чем они поднялись, и контркультура стала индустрией бутиков и порнографических форм сексуальной распущенности.

Действительно, расширяющая сознание "нарко-культура" шестидесятых дала дорогу успокаивающей "нарко-культуре" семидесятых той, которая создала национальный кризис в Евро-Американском обществе с открытием новой фармацевтики и ее экзотических комбинаций с более интенсивными "взлетами" и "падениями".

Еще только предстоит написать о Новых Левых и контркультуре, с полным знанием фактов, ведущих к их истокам, развитию и упадку. Большинство материалов, сейчас нам доступных, отмечены скорее сантиментами, чем серьезным анализом.

Радикализм той эры, тем не менее, чувствовался интуитивно. Новые Левые никогда не были так образованы, как Старые, поэтому они старались преуспеть большим упором на деятельность, чем на теоретическое понимание. Несмотря на внезапный разлив разумных и электризующих пропагандирующих трактатов, он не создал интеллектуальных отчетов о событиях, вызванных им, или о реальных возможностях, с которыми они столкнулись. В отличие от Старых Левых, которые, со всеми своими провалами, были частью вековой исторической традиции, эпохи, наполненной анализами совокупного опыта и критическими оценками его результата, Новые Левые, скорее казались изолированным островом истории, существование которого трудно объяснить как часть большей исторической эры.

Занятые больше действиями, чем размышлениями, Новые Левые ухватились за подчищение версии наиболее вульгарных марксистских догматов, чтобы поддержать свое почтение к движениям Третьего Мира, вызванное чувством вины, собственную ненадежность среднего класса, и скрытую элитарность их наиболее оппортунистических, средне-ориентированных лидеров, которые служили доказательством того, что власть явно развращает. Наиболее увлеченные из радикальной молодежи шестидесятых пошли на фабрики, чтобы за короткий лромежуток времени "завоевать" в основном равнодушный рабочий класс, пока другие повернуты к "терроризму" - бывшему в некоторых случаях, пародией на реальность, в других, дорогостоящей трагедией, требовавшей жизней просвещенных, печально заблуждавшихся молодых людей.

Ошибки, которые в последнем веке поколение повторяло за поколением, таким образом, вновь совершали свой цикл: пренебрежение теорией, внимание с действию, исключавшие все серьезные мысли, тенденция впадать обратно в догматы книжных червей, когда действие реализовано, завершающая неизбежность поражения и деморализации. И именно это возникло, когда шестидесятые стали подходить к концу.

Но не все потеряно в развитии. Пролетарский социализм сфокусировал внимание революционного проекта на экономических аспектах социального изменения - необходимость создать материальные условия, особенно при капитализме, для человеческой свободы.

Это возродило и полностью использовало тот факт - долго подчеркиваемый философами вроде Аристотеля, что люди должны быть сознательно свободны от материальных желаний, чтобы быть в состоянии полноценно функционировать в политической сфере как граждане. Свобода, которой не хватало материальной базы, чтобы люди могли действовать как самоуправляемые и самоправящие индивиды или коллективы, была чисто формальной свободой неравенства равных, сферой простой справедливости. Пролетарский социализм погиб частично из-за своей трезвости и недостатка воображения, но он также создал необходимую корректировку для чисто этического ударения, которое ранние радикалы строили на политических институтах и сильно нафантазированном представлении об экономическом устройстве, что было так необходимо для полного народного участия в формировании общества.

Новые Левые восстановили анархические и утопические взгляды марксистского проекта и широко их распространили в соответствии с новыми материальными возможностями, созданными технологией после II Мировой войны. К потребности свободного общества в солидном экономическом фундаменте Новые Левые и контркультура добавили явно Фурьевские качества. Они создали образ эстетического общества, а не просто хорошо накормленного общества, свободного от тяжелого труда, а не только от экономической эксплуатации; реальной, существующей демократии, а не формальной; разрешение удовольствия, а не просто удовлетворение потребностей.

Антииерархические, децентралистские, коммунальные и эстетические ценности еще сохранялись в семидесятых, несмотря на идеологические искривления распадающихся Новых Левых, и их уход в воображаемый мир восстаний, "дней гнева" и терроризма.

Хотя многие из деятелей Новых Левых нашли путь в университетскую систему, которую они презирали в шестидесятых и начали совсем обычную жизнь, движение расширило рамки понимания свободы и сферу революционного проекта, выведя их за пределы традиционных экономических границ в широкую культурную и политическую область. Ни одно радикальное движение в будущем не может игнорировать этическое, эстетическое и антиавторитарное наследство, оставленное Новыми Левыми, и общинные эксперименты, возникшие в контркультуре, хотя обе тенденции были, без сомнения, идентичными. Но теперь остается два вопроса. Какие особые формы должно принять будущее движение, если оно надеется достучаться до людей? И какие новые возможности и дополнительные идеи лежат ним, которые могли бы далее расширить идеалы свободы?

 
 
[ Новости ] [ Организация ] [ Пресса ] [ Библиотека ] [ Ссылки ] [ Контакты ] [ Гостевая ] [ Форум ]