Уильям Годвин

О Собственности

9. О праве

Доводы, которыми его защищают. — Возражения. — Право обладает свойством: 1) Безграничности, в особенности в свободном государстве. — Причины этого порока. 2) Неясности. — Примеры из области права собственности. — Способ, которым его надо изучать. — 3) Мнимой способностью предвидеть будущие события. — Законы представляют собой вид обязательства. — Право препятствует свободе мнений. — Оно разрушает начала разума. — Бесчестность законоведов. — Честный юрист пагубен. — Уничтожение права диктуется требованиями благоразумия. — Спокойствие духа. — Природа человека. — Правосудие в будущем. — Ошибки, которые могут первоначально возникнуть. — Постепенное совершенствование. — Воздействие на уголовное право. — О собственности.

В деле суда над преступлениями есть во­прос, имеющий очень большое значение; это вопрос о методе, которым надо пользоваться при классификации преступлений и при по­следующем определении степени наказания. Вопрос этот приводит нас непосредственно к изучению права, которое бесспорно представ­ляет собой важнейший предмет, подлежащий ведению человеческого рассудка. В странах, считающих себя цивилизованными, именно право служило до настоящего времени тем критерием, который позволяет оценивать все преступления и правонарушения, подвергаю­щиеся общественному осуждению. Надо доб­росовестно рассмотреть достоинства такого метода.

Люди, изучавшие этот вопрос, видели с одной стороны право, а с другой — неограни­ченный произвол деспота и сравнивали их между собой. Но если мы хотим добросовест­но оценить достоинства права, то надо изу­чить его само по себе, а затем, если это ока­жется необходимым, изыскать наиболее при­годные начала, способные его заменить.

Праву ставят в заслугу, что оно «дает членам общества представление о принципах, которые будут положены в основу оценок их действий». Считается величайшим неправосу­дием «судить людей на основании закона ех post facto64 или любым другим способом, кро­ме как по букве закона, формально установленного и правильно опубликованного».

Теперь мы рассмотрим, насколько целесо­образно отказываться от этого принципа. С первого взгляда ясно, что он имеет очень большое значение в тех странах, где законо­дательство произвольно и капризно. Если в какой-нибудь стране будет считаться пре­ступным ношение одежды из определенной ткани или употребление пуговиц известного вида, то естественным будет требование, что­бы законодательство ознакомило членов об­щества с теми нелепыми правилами, которым оно намерено следовать. Но если общество может удовольствоваться правилами справед­ливости и не претендует на право искажать или расширять эти правила, то очевидно, что право было бы для него менее нужным уста­новлением. Правила же справедливости мож­но легче и с большим успехом изучить в про­цессе живого общения внутри человеческого общества, не связанного никакими путами предрассудков, чем при помощи катехизисов и юридических сводов *.

* См. кн. VI, гл. VIII65.

Нет более ясного положения, чем следую­щее: каждое дело заключает в себе самом свою норму. Никогда два человеческих дей­ствия не были совершенно одинаковы, т. е. не обладали одинаковой степенью полезности или вредности. Казалось бы дело правосудия заключается в том, чтобы распознавать каче­ства людей, а не смешивать их, как это прак­тиковалось до сих пор. К чему привела в от­ношении права попытка вершить правосудие? При появлении новых казусов, право всегда оказывается недостаточным. Как могло бы быть иначе? Законодатель не обладает не­ограниченной способностью предвидения и не в состоянии определить того, что беспредель­но. Таким образом, остается альтернатива: либо исказить право для охвата им такого случая, какого законодатель не предусмотрел, либо же создать новый закон, предназначен­ный для этого особого случая. В первом на­правлении делалось очень много. Крючкотворство юристов и искусство, с которым они совершенствуют законы и искажают их смысл, вошли в поговорку. Но хотя они сделали мно­го в этом направлении, однако не всего можно было достигнуть таким способом. Поэтому постоянно возникает потребность в новых законах. Для того чтобы устранить возмож­ность обхода закона, его часто делают много­словным, подробным и обстоятельным. Тома, содержащие предписания, постоянно разра­стаются, и весь мир не сможет вместить тех книг, которые еще должны быть написаны.

Следствием безграничности права являет­ся его неопределенность. А это прямо нару­шает принцип, положенный в его основу. Ведь законы созданы для того, чтобы положить конец двусмысленностям и чтобы каждый че­ловек знал, на что он должен рассчитывать. Как же отвечают законы этой задаче? Порой случается, что самый знаменитый адвокат в королевстве или первый юрисконсульт коро­ны заверяет в несомненно успешном исходе моего дела за пять минут до того, как другой служитель права, титулуемый хранителем ко­ролевской совести, совершая неожиданный фокус, решает его наперекор моим интересам. Разве исход мог быть таким неопределенным, если бы я должен был довериться жюри, со­ставленному из моих соседей с их простым, неиспорченным здравым смыслом, отражаю­щимся на их общем представлении о право­судии? Право — это лабиринт без выхода; оно содержит множество противоречий, из которых невозможно выпутаться. Изучение зако­нов позволяет юристу найти в них достаточно убедительные, может быть, даже неопровер­жимые основания для рассмотрения каждой проблемы в любом аспекте; но предположе­ние, что изучение права может дать знание исхода и уверенность в нем, свидетельство­вало бы только о полном безумии.

Другое соображение, доказывающее неле­пость права в наиболее общем его понимании, заключается в его пророческом характере. Ведь цель его сводится к предвидению чело­веческих поступков и к предписанию реше­ний, относящихся к ним. Право стремится не меньше, чем религиозные верования, катехи­зисы и церковные постановления, привести человеческий рассудок в неподвижное состоя­ние и установить принцип неизменности там, где беспрерывно действует способность к со­вершенствованию, которая представляет собой единственный благодетельный элемент созна­ния.

Легенда о Прокрусте66 дает нам бледное представление о непрерывных усилиях права. Пренебрегая великим принципом натурфило­софии, гласящим, что во всей вселенной нет и двух атомов материи одинаковой формы, право стремится свести к одному стандарту человеческие поступки, представляющие ре­зультат тысячи изменчивых элементов. На­блюдение над системой права привело к странному изречению, гласящему, что «не­укоснительная справедливость часто оказывается величайшей несправедливостью»*. В попытке отнести поведение всех людей к нескольким типам не больше настоящей спра­ведливости, чем в попытке свести всех людей к одному масштабу.

* Summum jus summa injuria67.

На основании всех этих соображений мож­но без колебаний сделать общий вывод, что право является установлением, несущим са­мые гибельные последствия.

Истинный принцип, который следует под­ставить на место права, заключается в том, что разум должен осуществлять неограничен­ную юрисдикцию в отношении обстоятельств каждого судебного дела. С точки зрения бла­горазумия не может быть никаких возраже­ний против этого принципа. Нельзя предпо­лагать, что не существует сейчас людей, ин­теллектуальное совершенство которых соот­ветствовало бы уровню, достигнутому правом. Иногда говорят, что оно создано мудростью наших предков. Но это странный самообман; существующие нормы права чаще были про­диктованы страстями людей, иногда их ро­бостью, подозрительностью, склонностью к оригинальности и жаждой власти, не знаю­щей предела. Но если среди нас есть люди, мудрость которых равняется мудрости права, то нельзя утверждать, что истина, провозгла­шенная ими, станет менее убедительной от того, что она будет опираться не на власть, а только на разум, подкрепляющий истину.

Каковы бы то ни были неудобства, созда­ваемые людскими страстями, установление твердых законов не представляет надежного лекарства. Теперь посмотрим, как действова­ли бы страсти и как они развивались бы в случае, если бы люди были предоставлены на собственное усмотрение. Неопытность и чрезмерное усердие могут побудить меня обуздать моего соседа в его неправильных действиях путем наказаний и всяческого понуждения, преднамеренно применяемого для исправления заблуждений. Но разум разоб­лачает безумие такого способа действий и учит меня, что если этот человек не при­выкнет полагаться на силу интеллекта, то он никогда не достигнет достойного состояния, свойственного разумному существу. Пока человек находится в оковах послушания и по привычке ждет, чтобы его поведением руко­водили другие, его сознание и сила духа бу­дут находиться в состоянии дремоты. Если я желаю, чтобы он проявил всю ту энергию, на которую способен, то я должен возбудить его самосознание, научить его не склоняться ни перед какими авторитетами, рассматривать те принципы, которых он сам придерживает­ся, и давать отчет в основаниях своих поступ­ков собственному рассудку.

Навыки, благодетельные для отдельных людей, будут одинаково благотворны и в де­лах общества. Люди сейчас слабы, потому что им всегда говорили, что они слабы и им не следует полагаться на самих себя. Освободи те их от оков, предложите им изучать, рас­суждать и судить, и вы скоро увидите, как они станут совершенно другими существами. Скажите им, что у них есть страсти, что по­рой они действуют слишком поспешно, несдержанно и неправильно, но что они все же дол­жны сами за себя отвечать. Скажите им, что горы пергамента, в которые их закопали, при­годны только для того, чтобы внушать почте­ние в век предрассудков и невежества, что отныне мы будем зависеть только от непо­средственного чувства справедливости, что если бы даже их страсти были огромны, то они должны применить столь же огромную энергию для их подавления, а если их реше­ния будут несправедливы, то за эту неспра­ведливость ответственны будут они сами. Результат такого положения вещей скоро обнаружится: сознание людей разовьется до уровня требуемого положением, а присяжные и третейские суды проникнутся сознанием важности возложенной на них задачи.

Поучительная картина представится при наблюдении за постепенным установлением правосудия, когда установится тот порядок, который здесь рекомендуется. Возможно, что вначале будет некоторое, небольшое количест­во решений нелепых или суровых. Но авторы этих решений заплатят непопулярностью я бесчестием, в чем они сами будут виновны.

Каково бы ни было в действительности первоначальное происхождение права, им вскоре начали дорожить как прикрытием для угнетения. Его неясность вводила в заблуж­дение вопрошающий взгляд пострадавших. Его древность служила для того, чтобы от­влечь большую часть озлобления от виновни­ков неправосудия на авторов закона, и еще более для того, чтобы укротить это озлобле­ние посредством суеверного почтения к зако­ну. Ведь было хорошо известно, что непри­крытое, обнаженное угнетение не может не пасть жертвой собственных деяний.

Юридические решения, вынесенные непо­средственно после отмены права, мало чем будут отличаться от решений, которые выно­сились во время его господства. Они будут продиктованы предрассудками и привычкой. Но сила воздействия привычки, утратившей тот центр, вокруг которого она накаплива­лась, начнет постепенно уменьшаться. Лица, которым будет поручено вынесение решений по делам, понемногу поймут, что дела эти пе­реданы им для обсуждения, и неизбежно начнут сами себе задавать вопрос о разумно­сти начал, считавшихся до того бесспорными. Их кругозор будет расширяться параллельно с тем, как будут расти сознание важности до­веренной им обязанности и неограниченная свобода расследования. Тогда начнется но­вый, многообещающий порядок вещей, ре­зультаты которого не могут предвидеть суще­ствующие сейчас люди, даже если они проницательны: тогда будет развенчано слепое доверие и начнется эра неомраченного право­судия.

Преступления, совершенно различные по разнообразию видов развращенности, из ко­торой они проистекали, не будут больше соединяться под одним общим именем. Присяж­ные станут столь же проницательны в различении преступлений, сколь они сейчас не способны распознавать значение разных поступков и характеров.

Рассмотрим результаты отмены права в отношении собственности. Как только рассу­док людей начнет понемногу отучаться от же­стокого единообразия теперешней системы, они начнут стремиться к справедливости. Предпо­ложим, что при таком положении на их рас­смотрение будет передано дело о спорном наследстве, на которое претендуют пять наслед­ников, причем по решению суда при старой системе вся спорная собственность должна была быть разделена на пять равных долей. Они начнут с расследования потребностей и положения всех истцов. Предположим, что первый из них окажется человеком с хорошей репутацией, процветающий материально; он почтенный член общества, но новые средства мало прибавят к его полезности или к его ра­достям. Второй истец — неудачник, гибнущий от нужды и обремененный всякими бедствия­ми. Третий хотя и беден, но его добродетели дают ему право претендовать на определенное положение, в котором его заслуги могли бы быть очень велики, но которое он не может принять, не владея капиталом в две пятых всего наследства. Один из истцов — это незамужняя женщина, перешедшая тот возраст, когда она могла бы еще иметь детей. Другая истица — вдова без средств и с большой семьей, зависящей от ее поддержки. Первый вопрос, который возник бы перед непредвзя­тыми лицами, получившими поручение вы­нести свободное решение относительно распределения наследства, сводился бы к тому, насколько справедливо разделение на равные доли, применявшееся до сих пор. Это был бы один из первых толчков, которые постепенно потрясли бы существующую сейчас систему собственности.

Читатель, прочтя эту главу, не сможет не заметить, что право является только функ­цией политической власти и должно исчез­нуть, когда исчезнет надобность в этой силе, если только воздействие истины не заставит еще раньше искоренить его из человеческой практики.

Книга VII, глава VIII. Отрывки.