Сайт Ярославской Группы Ассоциации Движений Анархистов
 
[ Новости ] [ Организация ] [ Пресса ] [ Библиотека ] [ Ссылки ] [ Контакты ] [ Гостевая ] [ Форум ]
 
 Теория

Михаил Бакунин

"Философские рассуждения о божественном призраке, о действительном мире и о человеке"

3. Животное состояние. Человечность.

Каковы потребности человека и каковы условия его суще­ствования?

Изучая самым ближайшим образом этот вопрос, мы най­дем, что, несмотря на бесконечную дистанцию, которая, как нам кажется, отделяет человеческий мир от животного мира, в сущности главные пункты самого утонченного человеческого существования и наименее развитого животного существования тождественны: родиться, развиться и вырасти, работать, чтобы есть, чтобы укрываться и защищаться, поддерживать свое индивидуальное существование в социальной среде вида, лю­бить, воспроизводиться и затем умереть. К этим пунктам до­бавляется для человека только один новый: думать и позна­вать – способность и потребность, которые несомненно встре­чаются в низшей, хотя и достаточно заметной, степени у жи­вотных, наиболее приближающихся по своей организации к человеку, но которые только в человеке достигают столь повели­тельной и постоянно господствующей силы, что они преобразу­ют всю его жизнь. Как очень хорошо заметил один из наибо­лее отважных мыслителей наших дней, Людвиг Фейербах, человек делает все то, что делают животные, но только он призван это делать – и благодаря столь обширной способности мыслить, благодаря силе отвлечения, которая отличает его от животных и от всех других существ, он вынужден это делать – все более и более человечно. В этом все различие, но оно огромно. Оно содержит в зародыше всю нашу цивилизацию со всеми чудесами индустрии, науки и искусств, со всеми ре­лигиозными, философскими, эстетическими, политическими, эко­номическими и социальными проявлениями – одним словом, весь мир истории.

Все, что живет, сказал я, побуждаемое фатальностью, кото­рая ему присуща и которая проявляется в каждом существе как совокупность способностей или свойств, стремится осуще­ствиться в полноте своего бытия. Человек, существо одновре­менно мыслящее и живое, должен, для того чтобы осуществить­ся в этой полноте, познать самого себя. Вот причина огромного отставания, которое мы находим в его развитии и которое при­водит к тому, что для того, чтобы прийти к нынешнему со­стоянию цивилизации в самых передовых странах, к состоянию, еще столь мало соответствующему идеалу, к которому мы ны­не стремимся, человеку понадобилось я не знаю сколько десятков или сотен веков. Можно было бы сказать, что в своем поиске самого себя, через все свои исторические странствия и преобразования, он должен был сначала исчерпать все воз­можные зверства, беззакония и несчастия для того, чтобы только осуществить так мало разума и справедливости, кото­рые ныне царят в мире.

Человек, постоянно побуждаемый той же фатальностью, ко­торая составляет основной закон жизни, создает свой челове­ческий мир, свой исторический мир, отвоевывая шаг за шагом у внешнего мира и у своей собственной животности свою сво­боду и свое человеческое достоинство. Он отвоевывает их по­средством науки и труда.

Все животные вынуждены работать, чтобы жить; все они, не опасаясь этого и не осознавая это ни в малейшей степени, участвуют в меру своих потребностей, своего разума и своей силы в столь неторопливом деле, как превращение поверхности нашего земного шара в место, благоприятное для животной жизни. Но этот труд становится трудом собственно челове­ческим лишь тогда, когда он начинает служить удовлетворе­нию не только постоянных и фатально предписанных потреб­ностей животной жизни, но еще и потребностей социального, мыслящего и говорящего существа, которое стремится завое­вать и полностью осуществить свою свободу.

Выполнение этой огромной задачи, которую особая природа человека навязывает ему как необходимость, присущую его существованию (человек вынужден завоевывать свою свобо­ду), не является только умственным и нравственным делом; во временном порядке, а также под углом зрения нашего раз­умного развития это прежде всего материальное освобождение. Человек становится действительно человеком, завоевывает воз­можность своего внутреннего освобождения лишь в той мере, в какой он добивается разрыва цепей рабства, которыми внеш­няя природа отягощает все живые существа. Эти цепи, начиная с наиболее грубых и наиболее очевидных, суть: лишения вся­кого рода, непрерывное воздействие времен года и климата, голод, холод, жара, влажность, засуха и многие другие мате­риальные влияния, которые прямо воздействуют на животную жизнь и поддерживают живое существо в квазибезусловной зависимости от внешнего мира; это постоянные опасности, ко­торые угрожают живому существу, угнетают его со всех сторон в форме всякого рода естественных явлений, тем более что сам он, будучи естественным существом и лишь продуктом той самой природы, которая давит на него, окружает и прони­зывает его, он несет в себе, если можно так выразиться, врага в самом себе, и у него нет никакого средства от него избавиться. Из этого рождается тот постоянный страх, который его охва­тывает и который составляет основу всякого животного суще­ствования, страх, который, как я докажу позднее, составляет первооснову всякой религии. Отсюда для животного вытекает также необходимость бороться на протяжении всей своей жиз­ни против опасностей, которые угрожают ему совне, необходи­мость поддерживать свое собственное существование как ин­дивида и свое общественное существование как вида за счет всего того, что его окружает: вещей, живых и органических существ. Отсюда для животных всех видов вытекает необхо­димость труда.

Всякое животное работает и живет, лишь работая. И чело­век как живое существо не освобожден от этой необходимости, которая есть верховный закон жизни. Чтобы поддерживать свое существование, чтобы развиваться во всей полноте своего существа, он должен работать. Однако между трудом человека и трудом животных всех видов имеется огромное различие: труд животных – застойный труд, так как их разум застоен; напротив, труд человека существенно прогрессивен, так как его разум прогрессивен в более высокой степени.

Ничто не доказывает лучше очень низкий уровень всех других видов животных по сравнению с человеком, как тот не­сомненный и безусловный факт, что методы, а также произве­дения как коллективного, так и индивидуального труда всех других животных, которые зачастую настолько искусны, что можно подумать, что они направляются и изготавливаются научно развитым разумом, почти не изменяются и не совер­шенствуются. Муравьи, пчелы, бобры, другие животные, кото­рые живут в сообществах, нынче делают точно то же, что они делали три тысячи лет тому назад, а это доказывает, что в их разуме нет прогресса. Они столь же умны и столь же глупы сейчас, как и тридцать и сорок столетий назад. В животном мире происходит, правда, прогрессивное движение. Но медлен­но превращаются только сами виды, семейства и классы, кото­рых побуждает борьба за жизнь, тот верховный закон живот­ного мира, вследствие которого наиболее разумные и наиболее энергичные организации постепенно замещают более низкие организации, неспособные постоянно поддерживать борьбу про­тив них. В этом отношении, но только в этом отношении, в животном мире, бесспорно, есть движение и прогресс. Но вну­три самих видов, семейств и классов животных их нет или почти нет. Труд человека, рассматриваемый как с точки зрения методов, так и с точки зрения продуктов труда, так же спосо­бен к совершенствованию и развитию, как и его ум. Сочетая деятельность своего мозга и своей нервной системы со своей мускульной деятельностью, свой развитый наукой разум со своей физической силой, применяя свое развивающееся мышле­ние к своему труду, который, бывши сначала исключительно жи­вотным, инстинктивным и почти машинальным и слепым, ста­новится затем все более и более осмысленным, человек творит свой человеческий мир. Для того чтобы представить себе огромный путь, пройденный человеком, и огромный прогресс его индустрии, пусть сравнят только хижины дикарей с рос­кошными дворцами Парижа, которые, как мнят прусские дика­ри, провиденциально предназначены для уничтожения; и пусть сравнят жалкое оружие первобытных народов с теми страш­ными орудиями разрушения, которые, кажется, стали послед­ним словом германской цивилизации.

Только человек делает то, что не могут делать все другие виды животных, вместе взятые. Он действительно преобразо­вал большую часть поверхности земного шара; он превратил ее в место, благоприятное для существования, для челове­ческой цивилизации. Он победил и подчинил себе природу. Он превратил этого врага, этого первоначально страшного дес­пота в полезного слугу или по крайней мере в союзника, столь же мощного, как и преданного.

Однако следует отдавать себе полный отчет в подлинном смысле выражений: победить природу, подчинить природу. Есть риск впасть в очень досадное недоразумение, тем более легкое, что всякого рода теологи, метафизики и идеалисты никогда не пропускали случая, чтобы воспользоваться им для доказательства превосходства человека-ума над природой-ма­терией. Они утверждают, что вне материи существует некий ум, и они, естественно, подчиняют материю уму. Не довольствуясь этим подчинением, они выводят материю из ума, пред­ставляя последний как творца первой. Мы не оставили камня на камне от этой бессмыслицы, и теперь мы не будем больше ею заниматься. Мы не знаем и не признаем никакого другого ума, кроме ума животного, рассматриваемого в его наивысшем выражении, как человеческий ум. И мы знаем, что этот ум ни в коей мере не есть отдельное сущее вне материального ми­ра, но что он есть именно функционирование этой организо­ванной и живой материи, материи оживотворенной, и специ­ально мозга.

Для того чтобы подчинить природу в смысле метафизиков, ум должен был бы на самом деле существовать совершенно вне материи. Но никакой идеалист еще не смог ответить на такой вопрос: если материя не имеет предела ни в длину, ни в ши­рину, ни в глубину и если предположить, что ум находится вне материи, которая занимает всю бесконечность пространства во всех возможных направлениях, то каким же тогда может быть место ума? Или он должен занимать то же место, что и мате­рия, строго распространяться повсюду, как материя, вместе с ней быть неотделимым от материи, или же он не может существовать. Но если чистый ум неотделим от материи, тогда он исчезает в материи, и он существует только как материя; а это значило бы еще раз сказать, что только материя су­ществует.

Или же было бы нужно предположить, что, будучи неотде­лимым от материи, ум остается вне ее. Но тогда где, если материя занимает все пространство? Если ум находится вне материи, он должен быть ею ограничен. Но как нематериаль­ное, бесконечное могло бы либо ограничиваться материаль­ным, либо быть содержимым материального, конечного? Если ум совершенно чужд материи и независим от нее, то не очевидно ли, что он не должен и не может оказывать на нее ни малейшего воздействия, не может подчинять ее? Ведь толь­ко то, что материально, может воздействовать на материаль­ные вещи.

Отсюда видно, что, как бы ни был поставлен этот вопрос, непременно приходишь к чудовищной нелепости. Если упорно настаивать на том, что вместе живут столь несовместимые ве­щи, как чистый ум и материя, то приходишь к отрицанию того и другого, к ничто. Для того чтобы существование материи было возможно, нужно, чтобы она была, – будучи Сущим по преимуществу, единственным в своем роде Сущим, одним сло­вом, всем, что есть, – была единственной основой любой существующей вещи, основанием ума. А для того, чтобы ум был действительно прочным, нужно, чтобы он вел начало от материи, чтобы он выступал как ее проявление, ее функцио­нирование, продукт. Чистый ум, как я докажу позднее, есть лишь безусловное отвлечение. Ничто.

Но раз уж ум является продуктом материи, то каким обра­зом он может изменять материю? Так как человеческий ум есть не что иное, как функционирование человеческого организ­ма, а этот организм есть совершенно материальный продукт той бесконечной совокупности действий и причин, той мировой причинности, которую мы называем природой, то где он берет силу, необходимую для преобразования природы? Условимся: человек не может ни остановить, ни изменить этот мировой ход действий и причин; он не способен изменить никакой закон природы, так как он сам существует и действует, сознательно или бессознательно, в силу этих законов. Возьмем, например, бушующий и уничтожающий все на своем пути ураган, кото­рый подгоняется силой, которая, как нам кажется, ему прису­ща. Если бы он мог иметь самосознание, он мог бы сказать: «Это я своим действием и своей спонтанной волей уничтожаю то, что создала природа». И он бы впал в ошибку. Он, не­сомненно, причина разрушения, но причина относительная, следствие множества других причин; он есть не что иное, как лишь феномен, фатально определенный мировой причинностью, той совокупностью непрерывных действий и противодействий, которая составляет природу. Так же обстоит дело со всеми действиями, которые могут совершаться всеми организованны­ми, одушевленными и разумными существами. В момент, когда они рождаются, они первоначально суть лишь продукты; но как только они родились, и оставаясь вплоть до своей смер­ти производимыми и воспроизводимыми той самой природой, которая их сотворила, они в свою очередь становятся относи­тельно деятельными причинами – одни с сознанием и ощуще­нием того, что они делают, как все животные, включая челове­ка, другие без сознания, как все растения. Но что бы они ни делали, и те и другие суть не что иное, как лишь относи­тельные причины, действующие в лоне природы в соответствии с законами природы, но никогда против нее. Каждый действу­ет в соответствии со способностями, или свойствами, или зако­нами, которые в данный момент ему присущи, которые состав­ляют все его существо, но которые не связаны бесповоротно с его существованием; в доказательство: когда он умирает, эти способности, эти свойства, эти законы не умирают; они, соеди­няясь с новыми существами и не имея никакого существования вне этой современности и этой последовательности действи­тельных существ, переживают его таким образом, что сами они не составляют какого-либо нематериального или отдельного существа, оставаясь вечно соединенными с преобразованиями неорганической, органической и животной материи или, скорее, представляя собой лишь эти упорядоченные преобразования единственно сущего, материи, каждое существо которого, даже самое разумное и по видимости самое своевольное, самое сво­бодное в любой момент своей жизни, что бы оно ни думало, что бы ни предпринимало, что бы ни делало, есть лишь пред­ставитель, функционер, орган, невольно и фатально определен­ный мировым ходом действий и причин.

Воздействие человека на природу, так же фатально опреде­ленное законами природы, как и всякое другое действие в ми­ре, есть продолжение, несомненно очень непрямое, механического, физического и химического действия всех сложных и простых неорганических сущих; это – более прямое продол­жение воздействия растений на свою естественную среду и ближайшее продолжение все более и более развитого и самосознающего действия всех видов животных. Оно в самом деле есть не что иное, как животное действие, но направлен­ное развивающимся разумом, наукой; впрочем, развивающийся интеллект и эта наука сами представляют собой лишь новое превращение материи в человеке. Отсюда следует, что когда человек действует на природу – это еще природа, которая воз­действует на самое себя. Как видно, никакой бунт человека против природы невозможен.

Значит, человек никогда не может бороться против приро­ды; следовательно, он не может ее ни победить, ни подчинить; даже тогда, как я сказал, когда он предпринимает и соверша­ет действия, которые по видимости в наибольшей степени про­тивны природе, он подчиняется законам природы. Ничто не мо­жет освободить его от нее, он – ее совершенный раб. Но это рабство не единственное, так как всякое рабство предполагает два существа, существующие одно вне другого, причем одно подчинено другому. Человек не находится вне природы, ибо сам есть не что иное, как природа; значит, он не может быть ее рабом.

Каково же тогда значение слов: бороться с природой, под­чинить природу? Здесь есть вечное недоразумение, которое объясняется двойным смыслом, обычно придаваемым слову природа. В одном случае ее рассматривают как всеобщую ми­ровую совокупность вещей и существ, а также естественных законов; против так понимаемой природы, как я сказал, ни­какая борьба невозможна; так как природа охватывает и со­держит все, она является абсолютным всемогуществом, един­ственным сущим. В другом случае под словом природа понима­ют более или менее ограниченную совокупность явлений, ве­щей и существ, которые окружают человека, – одним словом, его внешний мир. Против этой внешней природы борьба не только возможна – она фатально необходима, фатально навязана мировой природой всему, что живет, всему, что су­ществует; ибо всякое существующее и живое существо, как я уже заметил, несет в себе следующий двойной естественный закон: 1) оно не имеет возможности жить вне своей естествен­ной среды или своего внешнего мира; 2) оно может поддержи­вать себя, лишь существуя, лишь живя в ущерб этой среде, этому миру, постоянно борясь против этой среды, этого мира. Значит, этот мир или эту внешнюю природу человек, оснащен­ный способностями и свойствами, которыми его одарила всеоб­щая природа, может и должен победить, может и должен по­бороть; рожденный в первоначальной квазисовершенной зави­симости от внешней природы, он должен в свою очередь поко­рить ее и отвоевать у нее свою собственную свободу и свою человечность.

До всякой цивилизации и до всякой истории, в исключи­тельно отдаленную эпоху и в течение периода времени, который мог длиться неизвестное число тысяч лет, человек сначала был лишь диким животным среди многих других диких жи­вотных – может быть, как горилла или очень близкий к го­рилле сородич. Он, как плотоядное или скорее всеядное жи­вотное, был несомненно более прожорлив, более свиреп, более жесток, чем его родня из других видов. Он вел, как и они, разрушительную войну, и, как они, он работал. Таким было девственное состояние, как его превозносят всевозможные ре­лигии, идеальное состояние, столь расхваленное Жаном Жа­ком Руссо. Кто вырвал человека из этого животного рая? Его развивающийся интеллект, естественно, непременно и последо­вательно прилагающийся к его животному труду. Но в чем со­стоит прогресс человеческого разума? С формальной точки зрения он особенно состоит в наибольшей привычке мыслить, которая приобретается упражнением мышления, а также во все более точном и чистом сознании своей собственной деятель­ности. Но все, что формально, становится какой-либо действи­тельностью, лишь соотносясь со своим объектом: но каков объект той формальной деятельности, которую мы называем мышление? Это действительный мир. Человеческий разум раз­вивается, прогрессирует лишь посредством познания действи­тельных вещей и фактов, посредством сознательного наблюде­ния и посредством все более и более точного и подробного установления существующих между ними отношений и упоря­доченной последовательности естественных явлений, различ­ных порядков их развития, или, одним словом, всех присущих им законов. В момент, когда человек приобрел знание законов, которым подчинены все действительные существования, вклю­чая его собственное, он научается сначала предвидеть некото­рые явления, что позволяет ему их предупредить или гаранти­ровать себя от тех из их последствий, которые могли бы стать для него пагубными и вредными. Кроме того, это знание зако­нов, направляющих развитие естественных явлений, применен­ное к его мускульному, первоначально чисто инстинктивному или животному труду, позволяет ему постоянно извлекать пользу из этих же самых естественных явлений и всех вещей, совокупность которых составляет внешний мир, который перво­начально был столь враждебен ему, но который затем благодаря этой научной краже в конечном счете мощно способству­ет осуществлению его цели.

Если привести очень простой пример, то так происходит с ветром, который сначала давил человека деревьями, вырван­ными с корнем его силой, или опрокидывал его дикую хижину, а позднее вынужден был молоть его хлеб. Так происходит с од­ним из наиболее разрушительных элементов – огнем, который, когда его должным образом приспособили, дал человеку бла­годатное тепло и менее дикую, более человеческую пищу. За­метим, что наиболее разумные обезьяны знали, что можно прийти погреться, как только разжигали огонь, но ни одна из них не могла сама разжечь его, ни даже поддерживать его, подбрасывая в него новый хворост. Несомненно также, что прошло много веков, прежде чем человек, дикий и столь же мало разумный, как обезьяны, научился этому ныне столь ру­диментарному, столь тривиальному и в то же время столь цен­ному искусству разжигать огонь в печи и умело пользоваться огнем для своего собственного употребления. Вот почему древ­ние мифологи не преминули обожествить человека или, скорее, людей, которые сумели первыми извлечь из этого пользу. И вообще мы должны предположить, что самые простые ис­кусства, которые в это время составляли основы домашнего хозяйства наименее цивилизованных народов, стоили первым человеческим поколениям огромных изобретательных усилий. Это объясняет приводящую в отчаяние медлительность челове­ческого развития на протяжении первых веков истории по срав­нению с быстрым развитием наших дней.

Таков, значит, способ, которым человек преобразовал и про­должает преобразовывать, побеждать и подчинять свою среду, внешнюю природу. Разве он это делает посредством бунта против законов той мировой природы, которая, охватывая все, что есть, составляет также его собственную природу? Напротив, именно посредством познания, самого почтительного и самого скрупулезного наблюдения этих законов ему не только удает­ся постепенно освободиться от ига внешней природы, но в свою очередь еще и покорить ее, по крайней мере частично.

Но человек не довольствуется этим воздействием на собст­венно внешнюю природу. Поскольку есть разум, способный от­влечься от своего собственного тела и своей собственной лич­ности и рассматривать ее как внешний объект, человек, посто­янно побуждаемый присущей его существу потребностью, при­меняет тот же способ, тот же метод для изменения, для исправ­ления, для совершенствования своей собственной природы. Он представляет собой естественное внутреннее иго, которое человек также должен сбросить. Это иго представляется ему сначала в форме его несовершенств и слабостей или даже его индивидуальных как телесных, так и умственных и нравствен­ных болезней; затем в более общей форме своей дикости или своей животности перед лицом своей человечности, поскольку последнее осуществляется в нем поступательно посредством коллективного развития его социальной среды.

Чтобы победить это внутреннее рабство, у человека нет так­же никакого иного средства, кроме науки о естественных за­конах, которая направляет его индивидуальное и его коллек­тивное развитие, а также приложение этой науки как к его ин­дивидуальному воспитанию (гигиеной, гимнастикой своего те­ла, своих чувств, своего ума и своей воли и посредством разум­ного образования), так и к постепенному преобразованию со­циального порядка. Ибо не только он сам, рассматриваемый как индивид, но и его социальная среда, то человеческое об­щество, ближайшим продуктом которого он есть, в свою оче­редь есть продукт мировой и всемогущей природы в том же качестве и таким же образом, каким им выступают муравей­ники, ульи, общности бобров и всех других видов животных ассоциаций; и так же, как эти ассоциации, бесспорно, образо­ваны и живут доныне в соответствии с естественными свойст­венными им законами, человеческое общество во всех фазах своего исторического развития подчиняется, хотя само оно в этом сомневается большую часть времени, законам, которые естественны, как и законы, которые управляют животными ас­социациями, но по крайней мере часть которых ему исключи­тельно присуща. По своей как внешней, так и внутренней при­роде человек есть не что иное, как животное, которое благода­ря сравнительно более совершенной организации своего мозга одарено только большей дозой разума и аффективных сил, не­жели животные других видов. Поскольку, следовательно, ба­зис человека, рассматриваемого как индивид, представляется, таким образом, полностью животным, базис человеческого об­щества также не мог бы быть иным, как животным. Но так как разум человека-индивида – это прогрессирующий разум, орга­низация этого общества также должна быть прогрессивной. Прогресс есть, строго говоря, естественный основной и прису­щий исключительно человеческому обществу закон.

Воздействуя на самого себя и на социальную среду, бли­жайшим продуктом которой, как я только что сказал, он есть, человек – и не будем забывать об этом никогда – не делает ничего другого, кроме как подчиняется естественным, ему свой­ственным законам, которые действуют в нем с неумолимой и непреодолимой фатальностью. Будучи последним продуктом природы на земле, человек продолжает, если можно так ска­зать, посредством своего индивидуального и социального раз­вития ее дело, творение, движение и жизнь. Самые разумные, самые отвлеченные и как таковые самые удаленные от того, что называют обычно природой, его мысли и его действия суть не что иное, как ее новые творения или проявления. Значит, с этой мировой природой у человека не может быть никакого внешнего отношения, ни рабства, ни борьбы, так как он носит эту природу в самом себе и ничего собой не представляет вне ее. Но, изучая эти законы, отожествляя себя некоторым обра­зом с ними, преобразуя их психологическим способом, свойст­венным его мозгу, в человеческие идеи и человеческие убеж­дения, он освобождается от тройного ига, которое ему навя­зывают сначала внешняя природа, затем его собственная при­рода и, наконец, общество, продуктом которого он является.

После всего того, что я только что сказал, мне кажется оче­видным, что никакой бунт против того, что я называю причин­ностью или мировой природой, невозможен для человека: она его окружает, она его пронизывает, она и вне его, и в нем са­мом, она составляет все его бытие. Бунтуя против нее, он бун­товал бы против самого себя. Очевидно, что для человека не­возможно признать только слабость попытки и нужды в подоб­ном бунте, так как, не существуя вне мировой природы и нося ее в самом себе, находясь в любой момент своей жизни в полном тожестве с ней, он не может ни рассматривать себя, ни чувствовать себя перед ней в качестве раба. Напротив, только изучая и присваивая себе, если можно так выразиться, посредством мысли вечные законы этой природы, – законы, которые проявляются равным образом и во всем том, что со­ставляет его внешний мир, и в его собственном индивидуаль­ном развитии: телесном, умственном и нравственном, – он до­бивается постепенно сбрасывания ига внешней природы, ига своих собственных естественных несовершенств и, как мы уви­дим позднее, ига авторитарно установленной социальной ор­ганизации.

Но как тогда могла возникнуть в уме человека эта истори­ческая мысль о разделении ума и материи? Как можно было понять беспомощную, смешную, но также историческую попыт­ку бунта против природы? Эта мысль и эта попытка современ­ны историческому творению идеи бога; они были ее необходи­мым следствием. Сначала под словом «природа» человек под­разумевал только то, что мы называем внешней природой, включая его собственное тело; а то, что мы называем миро­вой природой, он назвал Богом; с тех пор законы природы ста­ли не законами, присущими природе, но проявлениями божест­венной воли, заповедями Бога, навязанными свыше как приро­де, так и человеку. После этого человек, вступившись за этого созданного им самим Бога против природы и против самого се­бя, взбунтовался против нее и создал свое собственное поли­тическое и социальное рабство.

Таким стало историческое дело всех религиозных догм и культов.

 
 
[ Новости ] [ Организация ] [ Пресса ] [ Библиотека ] [ Ссылки ] [ Контакты ] [ Гостевая ] [ Форум ]