Пётр Кропоткин

Современная наука и анархия

I. Анархический коммунизм

Когда на двух Конгрессах Интернационала, созван­ных — один во Флоренции в 1876 году Итальянской фе­дерацией, а другой в <Ла->Шо-де-Фоне в 1880 году Юрской Федерацией, итальянские и юрские анархисты решили объявить себя «анархистами-коммунистами», то это решение произвело некоторую сенсацию в социалистическом мире. Одни видели в этой декларации серьез­ный шаг вперед. Другие считали это нелепым, говоря, что такое название заключает в себе явное противоречие.

В действительности, как мне заметил мой друг Джеме Гильом, выражение «анархический или негосударственный коммунизм» встречается уже в 1870 году, в локльской газете «Прогресс», в одном письме Варлена, цитированном и одобренном Гильомом. Действительно, уже к концу 1869 года несколько анархистов условились пропагандировать эту идею, и в 1876 году распределение продуктов труда, основанное на идее антигосударствен­ного коммунизма, было признано возможным и рекомен­довалось в брошюре Джемса Гильома «Мысли о со­циальной организации» (см. выше, стр. 314), Но по причинам, изложенным уже выше, идея эта не получила желательного распространения, и среди реформаторов и революционеров, остававшихся под влиянием якобинских идей, господствующее представление о коммунизме было государственное, как его изложил Кабе в своем «Путешествии в Икарию». Предполагалось, что государство, представленное одним или несколькими парламен­тами, берет на себя задачу организовать производство, Затем оно передает, через посредство своих административных органов, промышленным объединениям или ком­мунам то, что приходится на их долю для жизни, производства и удовольствия.

В отношении производства предполагалось нечто подобное тому, что сейчас существует на сетях железных дорог, принадлежащих государству, и на почте. То, что делается сейчас для транспорта товаров и пассажиров, говорили нам, будет сделано для производства всех бо­гатств и в отношении всех общеполезных предприятий. Начнется это с социализации железных дорог, рудников и копей, больших заводов, а затем эта система будет ма­ло-помалу распространена на всю обширную сеть ману­фактур, фабрик, мельниц, булочных, съестных магази­нов и так далее. Затем будут «отряды» работников для обработки земли за счет государства, рудокопов для ра­боты в рудниках, ткачей для работы на фабриках, бу­лочников для печки хлеба и т. д., — совершенно так же, как теперь существуют толпы чиновников на почте и же­лезных дорогах. В литературе сороковых годов даже лю­били употреблять это слово «отряды» (escouades), кото­рое немцы превратили а «армии», чтобы подчеркнуть дисциплинированный характер работников, употребляе­мых в промышленности и находящихся под командованием иерархии «начальников работ».

Что же касается потребления, то его рисовали себе почти в том виде, как оно сейчас существует в казармах. Отдельные хозяйства уничтожаются; вводятся для эко­номии расходов на кухне общие обеды и для экономии расходов по постройке — фаланстеры или что-то вроде гостиниц-отелей. Правда, в настоящее время солдат пло­хо кормится и подвергается грубому обращению началь­ства; но ничто не мешает, как говорили, хорошо кормить граждан, запертых в казармы «домов-коммун» или «ком­мунистических городов». А так как граждане свободно выбирали бы себе начальников, экономов, чиновников, то ничто не мешало бы им считать этих начальников — начальников сегодня и солдат завтра — как слуг рес­публики. «Государство-слуга» было действительно любимой формулой для Луи Блана и ненавистной для Прудона, который неоднократно забавлял читателей «Голоса народа» («La Voix du Peuple») своими на­смешками над этой новой демократической кличкою го­сударства*.

* Прудон. Полное собрание сочинений. Смесь. Журнальные статьи. Том III. Париж, 1861 г. Читатель найдет здесь удивитель­ные страницы о государстве и анархии, которые было бы очень полезно перепечатать для широкого распространения.

Коммунизм сороковых годов был проникнут госу­дарственными идеями, против которых Прудон яростно сражался до и после 1848 года; и критика, которой он подвергал его в 1846 году в «Экономических противоре­чиях» (2-й том — «Община»), и позднее в «Голосе наро­да», и при всяком случае в своих последующих писани­ях, должна была, без сомнения, сильно содействовать тому, что такой коммунизм имел мало последователей во Франции. Действительно, в начале Интернационала большинство французов, принявших участие в его осно­вании, были «мютюэлисты», которые абсолютно отрица­ли коммунизм. Но государственный коммунизм был вос­принят немецкими социалистами, которые еще подчерк­нули сторону дисциплины. Он проповедовался ими как «научное» открытие, сделанное ими, а на самом деле, когда говорилось о коммунизме, то подразумевался под этим почти всегда государственный коммунизм в том виде, в каком он проповедовался немецкими продолжа­телями французских коммунистов 1848 года.

А потому, когда две анархические федерации Интер­национала объявили себя «анархистами-коммунистами», то это заявление произвело — особенно будучи сделано Юрскою федерацией, более известною во Франции, — некоторое впечатление и рассматривалось многими из наших друзей как серьезный шаг вперед. «Анархический коммунизм», или «вольный коммунизм», как его называ­ли вначале во Франции, приобрел многих сторонников и в силу некоторых благоприятных обстоятельств имен­но с этой поры начинался успех анархических идей сре­ди французских рабочих.

Действительно, эти два слова — коммунизм и анар­хизм, — взятые вместе, представляли собой целую про­грамму. Они провозглашали новое представление о ком­мунизме, совершенно отличное от того, которое было распространено до сих пор. Они в то же время указыва­ли на возможное решение широкой задачи — задачи, можно сказать, человечества, которую человек всегда старался разрешить, вырабатывая свои учреждения от родового быта вплоть до наших дней.

В самом деле, что нужно сделать, чтобы, объединив усилия всех, обеспечить всем наибольшую сумму благо­состояния и удержать в то же время приобретенные доселе завоевания личной свободы и даже расширить их сколько возможно больше?

Как организовать общий труд и в то же время предоставить всем полную свободу проявления личного по­чина?

Такова была всегдашняя задача человечества с само­го начала. Проблема огромная, которая взывает ныне ко всем умам, ко всем волям и ко всем характерам, чтобы быть разрешенной не только на бумаге, но и в жизни, жизнью самих обществ. Уже один факт произнесения этих слов — «анархический коммунизм» — подразумева­ет не только новую цель, но и новый способ решения социальной задачи, посредством усилий снизу, посредст­вом самопроизвольного действия всего народа.

Это налагает на нас обязанность совершить большую работу мысли и исследований, чтобы узнать, насколько эта цель и этот анархический способ решения социаль­ного вопроса, — новый для современных революционе­ров, хотя он стар для человечества, — насколько они осу­ществимы и практичны? Этим и занялись с тех пор не­которые анархисты.

С другой стороны, декларация анархистов-коммуни­стов вызвала также сильнейшие возражения. Прежде всего, немецкие продолжатели Луи Блана, которые вслед за ним уцепились за его формулу «Государство - слуга» и «Государство — инициатор прогресса», удвои­ли свои нападки на тех, кто отрицал государство во всех возможных формах. Они начали с того, что отвергали коммунизм как нечто старое и проповедовали под име­нем «коллективизма» и «научного социализма» «трудо­вые марки» Роберта Оуэна и Прудона и личное возна­граждение производителям, которые становились «все чиновниками». А нам они делали такое возражение, что коммунизм и анархизм, запряженные вместе, «воют от этого» (hurlent de se trouve ensemble). Так как под коммунизмом они понимали государственный коммунизм Кабе — единственный, который они могли понять, — то очевидно, что их коммунизм, подразумевающий власть, правительство (архе), и ан-архия, то есть отсутствие власти и правительства, диаметрально противоположны друг другу. Один есть отрицание другого, и никто не ду­мал запрягать их в одну телегу. Что же касается вопроса, является ли государственный коммунизм единственной формой возможного коммунизма, то он даже не был затронут критиками этой школы. Это считалось у них аксиомой.

Гораздо более серьезны были возражения, сделанные в самом лагере анархистов. Здесь повторяли сначала, не сомневаясь в том, возражения, выставленные Прудоном против коммунизма во имя свободы личности. И эти возражения, хотя им уже больше пятидесяти лет, не по­теряли ничего из своей ценности.

Прудон действительно говорил во имя личности, рев­ностно оберегающей всю свою свободу, желающей со­хранить независимость своего уголка, своей работы, своего почина, своих исследований тех удовольствий, которые эта личность может позволить себе, не эксплуатируя никого другого, борьбы, которую она захочет предпринять, — вообще всей своей жизни. И этот вопрос прав личности ставится теперь с тою же силой, как и во времена «Экономических противоречий» Прудона.

Может быть, даже с большей силой, потому что госу­дарство расширило с тех пор в громадной степени свои посягательства на свободу личности, при посредстве обязательной воинской повинности и своих армий, кото­рые исчисляются миллионами людей и миллиардами на­логов, при помощи школы, «покровительства» наукам и искусствам, усиленного полицейским и иезуитским надзором, и, наконец, при помощи колоссального раз­вития чиновничества.

Анархист наших дней ставит все эти упреки государ­ству. Он говорит во имя личности, восстававшей на про­тяжении веков против учреждений коммунизма, более или менее частичного, но всегда государственного, на которых человечество останавливалось несколько раз в течение своей долгой и тяжелой истории. Легко отно­ситься к этим возражениям нельзя. Это уже не адвокат­ские ухищрения. Кроме того, они сами должны были явиться в той или иной форме у самого анархиста-ком­муниста, так же как и у индивидуалиста. Тем более что вопрос, поднятый этими возражениями, входит в полном виде в другой более широкий вопрос о том, является ли жизнь в обществе средством освобождения личности или средством порабощения? ведет ли она к расширению личной свободы и к увеличению личности или же к ее умалению? Это основной, вопрос всей социологии и как таковой он заслуживает самого глубокого обсуждения.

Затем — это не только вопрос отвлеченной науки. Завтра мы можем быть призваны к тому, чтобы прило­жить свою руку к социальной революции. Сказать, что нам нужно только произвести разрушение, оставив, дру­гим — кому? — построительную работу, было бы нелепо.

Кто же будет каменщиками-постройщиками, если не мы сами? Потому что если можно разрушить дом, не строя на его месте другой, то этого нельзя делать с учреждениями. Когда разрушают одно учреждение, то в то же время закладывают основания того, что разовь­ется позднее на его месте. Действительно, если народ начнет прогонять собственников дома, земли, фабрики, то это не для того, чтобы оставить дома, земли и фабри­ки пустыми, а для того, чтобы так или иначе занять их немедленно. А это значит — строить тем самым новое об­щество.

Попробуем же указать некоторые существенные чер­ты этого громадного вопроса.