Пётр Кропоткин

Современная наука и анархия

Часть III

Сельская община состояла в прежние времена — как состоит и теперь — из отдельных семей, которые, однако же, в каждой деревне владели землею сообща. Они смотрели на нее как на общее наследие и распределяли ее между собою, смотря по величине семей, по их нуждам и силам. Сотни миллионов людей и до сих пор еще живут при таком порядке в Восточной Европе, в Индии, на Яве и в других местах. Таким же образом устроились и в наше время добровольно русские крестьяне в Сибири, когда государство предоставило им свободу населять, как они хотели, огромные сибирские пространства.

Теперь обработка земли в сельской общине произво­дится в каждом хозяйстве отдельно. Вся пахотная земля делится между семьями (и переделяется, когда нуж­но), и каждая обрабатывает свое поле как может. Но вначале обработка земли также происходила сообща — и во многих местах этот обычай сохранился еще до сих пор — по крайней мере при обработке некоторых участ­ков общинной земли. Точно так же свозка леса и расчи­стка чащоб, постройка мостов, возведение укреплений или «городков», или башен, которые служили убежищем в случае нашествия, — все это делалось сообща, как и до сих пор еще делается сотнями миллионов крестьян там, где сельской общине удалось устоять против вторжения государства. Но, выражаясь современным языком, «по­требление» происходило посемейно, каждая семья имела свой скот, свой огород и свои запасы, так что могла уже накоплять и передавать накопленное по наследству.

Во всех делах мир имел верховную власть. Местный обычай был законом; а общее собрание всех глав се­мейств — мужчин и женщин — было судьей, и притом единственным судьей и по гражданским и по уголовным делам. Когда один из жителей, принося жалобу против другого, втыкал свой нож в землю на том месте, где мир по обыкновению собирался, то мир был обязан «по­становить приговор» на основании местного обычая, после того как свидетели обеих сторон установят под Присягой факт и обстоятельства обиды.

Мне не хватило бы времени изложить вам все то, что представляет интересного эта ступень развития общест­венности, так что я должен отослать желающих к моей книге «Взаимная помощь». Здесь же мне достаточно сказать, что все учреждения, которыми различные госу­дарства впоследствии завладели в интересах меньшин­ства, все понятия о праве, которые мы находим в наших законах (искаженные к выгоде опять-таки меньшинст­ва), и все формы судебной процедуры, насколько они охраняют личность, получили свое начало в общинном быте. Так что, когда мы воображаем, что сделали большой шаг вперед, вводя у себя, например, суд при­сяжных, — мы в действительности только возвращаемся к учреждению так называемых «варваров», претерпев­шему ряд изменений е пользу правящих классов. Рим­ское право было не чем иным, как надстройкою над правом обычным.

Одновременно с этим, благодаря обширным добро­вольным союзам сельских общин, развивалось и созна­ние их национального единства.

Основанная на общем владении землею, а нередко и на общей ее обработке, обладающая верховной вла­стью, и судебною, и законодательною — на основании обычного права,— сельская община удовлетворяла большей части общественных потребностей своих членов.

Однако не все нужды были удовлетворены; оставались такие, которым нужно было искать удовлетворения. Но дух того времени был таков, что человек не обращался к правительству, как только возникала какая-нибудь новая потребность, а наоборот, сам брал почин и созда­вал, по соглашению с другими, союз, лигу, федерацию, общество, больших или малых размеров, многочисленное или малочисленное, чтобы удовлетворить эту вновь наро­дившуюся потребность. И действительно, общество того времени было буквально покрыто сетью клятвенных братств, союзов для взаимопомощи, задруг как внутри сельской общины, так и вне ее, в союзе общин.

Мы можем наблюдать эту ступень развития и проявление этого духа даже теперь, среди тех варваров, союзы которых не были поглощены государствами, сложивши­мися по римскому или, вернее, по византийскому типу.

Так, у кабилов, например, довольно хорошо сохрани­лась сельская община со всеми только что упомянутыми ее отправлениями: общинная земля, общинный суд и т. д. Но у человека существует потребность действия, потреб­ность распространить свою деятельность и за тесные пределы своей деревни. Одни отправляются странство­вать по свету, в поисках за приключениями в качестве купцов; другие берутся за то или другое ремесло, за то или другое искусство. Так вот, те и другие, купцы и ремесленники соединяются между собою в «братства», даже если они принадлежат к различным деревням, пле­менам или союзам общин. Союз необходим им для вза­имной защиты в далеких странствованиях, для передачи друг другу секретов ремесла — и они соединяются. Они приносят клятву в братстве и действительно практикуют его — на удивление европейцам — на деле, а не только на словах.

Помимо этого, с каждым может случиться несчастие. Обыкновенно тихий и спокойный человек, быть может, завтра в какой-нибудь ссоре переступит границы, поло­женные правилами приличия и общежития, нанесет ко­му-нибудь оскорбление действием, раны или увечье. А в таком случае придется уплатить раненому или оби­женному очень тяжелое вознаграждение: обидчик дол­жен будет защищаться перед деревенским судом и вос­становить истину при помощи свидетельствующих под присягой шести, десяти или двенадцати «соприсягателей». Это — еще одна причина, почему ему важно всту­пить в какое-нибудь братство.

Мало того, у людей является потребность потолко­вать о политике, может быть, даже поинтриговать, по­требность распространять то или иное нравственное убеждение, тот или другой обычай. Наконец, внешний мир также требует охраны, приходится заключать союзы с. соседними племенами, устраивать обширные федерации, распространять понятия междуплеменного права. И вот, для удовлетворения всех этих эмоциональных и умственных потребностей кабилы, монголы, малайцы и проч<ие> не обращаются ни к какому правительству, да у них его и нет; они — люди обычного права и лич­ного почина, не испорченные на все готовыми правитель­ством и церковью. Они поэтому соединяются прямо; они образуют братства, политические и религиозные общества, союзы ремесел — гильдии, как их называли в средние века в Европе, или софы, как их называют теперь кабилы. И эти софы выходят далеко за пределы своей деревни; они распространяются в далеких пустынях и чужеземных городах; и в этих союзах действитель­но практикуется братство. Отказать в помощи 'члену своего софа, даже если бы для этого пришлось рискнуть всем своим имуществом и самою жизнью, — значит стать изменником «братству», с таким человеком обращаются как с убийцей «брата».

То, что мы находим теперь среди кабилов, монголов, малайцев и т. д., было существенной чертой обществен­ной жизни так называемых варваров в Европе, от пято­го до двенадцатого, и даже до пятнадцатого века. Под именем гильдий, задруг, братств, университетов (universitas) и т. п. повсюду существовало великое множество союзов для самых разнообразных целей: для взаимной защиты; для отмщения оскорблений, нанесенных какому-нибудь члену союза, и для совместного наказания обид­чика; для замены мести «око за око» вознаграждением за обиду, после чего обидчик обыкновенно принимался в братство; для совместной работы в своем ремесле; для взаимной помощи во время болезни; для защиты территории; для сопротивления нарождавшейся внешней власти; для торговли; для поддержания «доброго сосед­ства» и для распространения тех или других идей — одним словом, для всего того, за чем современный евро­пеец, воспитавшийся на заветах кесарьского и папского Рима, обыкновенно обращается к государству. Очень сомнительно даже, можно ли было в те времена найти хоть одного человека — свободного или крепостного, — за исключением, конечно, поставленных самими братствами вне закона, изгнанных из братств — изгоев, — который не принадлежал бы к каким-нибудь союзам или гильдиям помимо своей общины.

В скандинавских сагах воспеваются дела этих братств: «беспредельная верность «побратимов», покляв­шихся друг другу в дружбе, составляет предмет лучших из этих эпических песен; между тем как церковь и наро­ждающаяся королевская власть, представительницы вновь всплывшего византийского или римского закона, обрушиваются на них своими проклятиями, анафемой и указами, которые, к счастью, остаются мертвой буквой.

Вся история того времени теряет свой смысл и дела­ется совершенно непонятной, если не принимать в расчет этих братств, этих союзов братьев и сестер, которые воз­никали повсюду для удовлетворения самых разнообраз­ных нужд как экономической, так и духовной жизни человека.

Чтобы понять громадный шаг вперед, сделанный во время существования этих двух учреждений — сельской общины и свободных клятвенных братств — вне всякого влияния со стороны Рима, христианства или государст­ва, достаточно сравнить Европу, какою она была во вре­мя нашествия варваров, с тем, чем она стала в десятом или одиннадцатом веке. За эти пятьсот или шестьсот лет человек успел покорить девственные леса и заселить их: страна покрылась деревнями, окруженными полями и изгородями и находящимися под защитой укрепленных городков; между ними, через леса и болота, были проложены тропы.

В этих деревнях мы находим уже зачатки различных ремесел и целую сеть учреждений для поддержания внутреннего и внешнего мира. За убийство или нанесе­ние ран сельчане уже не стремятся мстить убийством обидчика или кого-нибудь из его родных и земляков или нанести им соответственные раны, как это делалось в бы­лые времена в родовом быте. Бывшие дружинники — бо­яре и дворяне — еще держатся этого устарелого правила (и в этом причина их бесконечных войн), но у крестьян уже вошло в обычай платить установленное судьями вознаграждение за обиду, после чего мир восстанавлива­ется; и обидчик, если не всегда, то в большинстве случа­ев, принимается в семью, которую он обидел своим нападением.

Во всех спорах и тяжбах мы находим здесь третей­ский суд, как глубоко укоренившееся учреждение, впол­не вошедшее в ежедневный обиход наперекор епископам и нарождающимся князьям, которые требуют, чтобы каждая тяжба разбиралась ими или их ставленниками, чтобы иметь, таким образом, возможность взимать в свою пользу пеню, которую раньше мир налагал на нарушителей общественного спокойствия и которой теперь завладевают князья и епископы.

Наконец, сотни сел объединяются уже в могучие союзы — зачатки будущих европейских наций, — которые клятвою обязуются поддерживать внутренний мир, счи­тают занимаемую ими землю общим наследием и заклю­чают между собою договоры для взаимной защиты. Такие союзы мы встречаем еще и до сих пор у монголь­ских, тюрко-финских и малайских племен.

Тем не менее черные тучи мало-помалу начинают собираться на горизонте. Рядом с этими союзами возни­кают другие союзы — союзы правящего меньшинства, которые пытаются превратить свободных людей в крепо­стных или подданных. Рим погиб, но его предания ожи­вают. С другой стороны, и христианская «церковь», мечтающая о восточных всемогущих церковных государ­ствах, охотно оказывает свою могучую поддержку наро­ждающейся гражданской и военной власти.

Человек далеко не такой кровожадный зверь, каким его обыкновенно представляют, чтобы доказать необхо­димость господства над ним; он, наоборот, всегда любил спокойствие и мир. Иногда он, может быть, и не прочь подраться, но он не кровожаден по природе и во все вре­мена предпочитал скотоводство и обработку земли воен­ным похождениям. Вот почему, как только крупные передвижения варваров начали ослабевать, как только толпы пришельцев осели более или менее на занятых ими землях, мы видим, что забота о защите страны от новых пришельцев и воителей поручается одному челове­ку, который набирает себе небольшую дружину из иска­телей приключений, привыкших к войнам, или прямо разбойников, тогда как остальная масса народа занима­ется разведением скота или обработкой земли. Затем мало-помалу «защитник» начинает уже накоплять богат­ства: бедному дружиннику он дает лошадь и оружие (стоившее тогда очень дорого) и таким образом порабо­щает его; он начинает приобретать первые зачатки военной власти.

С другой стороны, большинство начинает мало-пома­лу забывать предания, служившие ему законом; изредка лишь найдется в каждом селе какой-нибудь старик, удержавший в памяти рассказы о прежних случаях решения, из которых складывается обычное право, он поет о них песни или рассказывает былины народу во время больших общинных праздников. Тогда мало-пома­лу обособляются семьи, которые делают как бы своим ремеслом, переходящим от отца к сыну, запоминание этих стихов и песен, т. е. сохранение «закона» во всей его чистоте. К ним обращаются сельчане за разрешени­ем запутанных споров и тяжб, особенно когда две дерев­ни или два союза деревень отказываются признать ре­шение третейских судей, выбранных из их среды.

В этих семьях гнездятся уже зачатки княжеской или королевской власти, и чем больше изучаешь учреждения того времени, тем более убеждаешься в том, что знание обычного права способствовало больше приобретению этой власти, чем сила оружия. Люди дали себя покорить гораздо больше из-за желания «наказать» обидчика «по закону», чем вследствие прямого покорения ору­жием.

Таким образом создается первое «объединение вла­стей», первое общество для взаимного обеспечения со­вместного господства, то есть союз между судьей и вое­начальником как сила, враждебная сельской общине. Обе эти должности соединяются в одном лице, которое окружает себя вооруженными людьми, чтобы приводить в исполнение судебные приговоры; укрепляется в своей крепости; начинает накоплять и сохранять за своей семьей богатства того времени, т. е. хлеб, скот, оружие, и малопомалу утверждает свое господство над соседними крестьянами.

Ученые люди этого времени, т. е. знахари, волхвы и попы, оказывают ему поддержку и получают свою до­лю власти; или же, присоединяя силу меча и значение обычного права к грозному могуществу колдуна, попы завладевают властью в своих интересах. Отсюда вытека­ет светская власть епископов в девятом, десятом и одиннадцатом веках.

Не одну главу, а целый ряд книг нужно было бы на­писать, чтобы изложить подробно этот в высшей степени важный предмет и рассказать обстоятельно, как свободные люди превратились постепенно в крепостных рабов, обязанных работать на своих светских или духовных господ, живших в замках; как понемногу и как бы ощупью создавалась власть над деревнями. И городами; как соединялись и восставали крестьяне, пытаясь бо­роться против этого растущего господства, и как они были побеждаемы в борьбе против крепких стен замков и против охраняющих их с головы до ног вооруженных людей.

Довольно будет сказать, что около десятого и один­надцатого века Европа видимо шла полным ходом по пути к образованию варварских монархии, подобных тем, какие мы находим теперь в средней Африке, или к образованию церковных государств (теократий) вроде тех, которые встречаются в истории Востока. Это не могло, конечно, произойти сразу, в один день; но во всяком случае, зачатки таких мелких деспотических королевств и теократий уже были налицо, и им остава­лось только развиваться все больше и больше.

К счастью, однако, тот «варварский» дух скандинавов, саксов, кельтов, германцев и славян, который в течение семи или восьми веков заставлял их искать удовлетворения своих нужд в личном почине и путем свободного соглашения братств и гильдий, — этот дух еще жил в деревнях и городах. Варвары, правда, позво­лили поработить себя и уже работали на господ; но дух свободного почина и свободного соглашения еще не был в них убит окончательно. Их союзы оказались в высшей степени живучими, а крестовые походы только спо­собствовали их пробуждению и развитию в Западной Европе.

И вот, в одиннадцатом и двенадцатом столетиях по всей Европе вспыхивает с замечательным единодушием восстание городских общин, задолго до того подготов­ленное этим федеративным духом эпохи и выросшее на почве соединения ремесленных гильдий с сельскими общинами и клятвенных братств ремесленников и куп­цов. В итальянских общинах восстание началось еще в десятом веке.

Это восстание, которое большая часть официальных историков предпочитают замалчивать или преуменьшать, спасло Европу от грозившей ей опасности. Оно остано­вило развитие теократических монархий, в которых на­ша цивилизация, вероятно, погибла бы после нескольких веков пышного показного могущества, как погибли циви­лизации Месопотамии, Ассирии и Вавилона. Этой революцией началась новая полоса жизни — полоса свободных городских общин.