Пётр Кропоткин

Современная наука и анархия

Часть IV

Неудивительно, что современные историки, воспи­танные в духе римского права и привыкшие смотреть на Рим как на источник всех учреждений, не могут понять духа общинного движения в одиннадцатом и двенадца­том веке. Это смелое признание прав личности и образо­вание общества путем свободного соединения людей в деревни, города и союзы — были решительным отрица­нием того духа единства и централизации, которым отличался древний Рим и которым проникнуты все исто­рические представления современной официальной науки.

Восстания двенадцатого столетия нельзя приписать ни какой-нибудь выдающейся личности, ни какому-нибудь центральному учреждению. Они представляют собою естественное явление роста человечества, подоб­ное родовому строю и деревенской общине; они принад­лежат не какому-нибудь одному народу или какой-ни­будь области, а известной ступени человеческого раз­вития.

Вот почему официальная наука не может понять смысла этого движения и почему историки Огюстен Тьерри и Сисмонди, оба писавшие в начале 19-го столе­тия и действительно понимавшие этот период, до насто­ящего времени не имели последователей во Франции. Только теперь Люшер попытался — и то очень несме­ло — следовать по пути, указанному великим историком меровингского и коммуналистического периода (Ог. Тьер­ри). По той же причине и в Германии исследования этого периода и смутное понимание его духа только теперь выдвигаются вперед. В Англии верную оценку этих веков можно найти только у поэта Уильяма Мориса, а не у историков, за исключением разве Грина, который, однако, только под конец жизни начал пони­мать его. В России же, где, как известно, влияние рим­ского права менее глубоко, Беляев, Костомаров, Серге­евич и некоторые другие превосходно поняли дух вече­вого периода.

Средневековые вольные города-общины составились, с одной стороны, из сельских общин, а с другой — из множества союзов и гильдий, существовавших в эту эпоху вне территориальных границ. Они образовались из федераций этих двух родов союзов, под защитой городских стен и башен.

Во многих местах средневековая община явилась как результат мирного, медленного роста. В других же — как во всей Западной Европе — она была результатом революции. Когда жители того или другого местечка чувствовали себя в достаточной безопасности за своими стенами, они составляли «со-присягательство» (con-juratin). Члены его клялись взаимно забыть все прежние дела об обидах, драках или увечиях, а в будущем — не прибегать в случае ссоры ни к какому другому судье, кроме выбранных ими самими гильдейских или город­ских синдиков. Во всяком ремесленном союзе, во всякой добрососедской гильдии, во всякой задруге этот обычай существовал издавна. То же было и в сельской общине, пока епископу или князю не удалось ввести в нее, а впоследствии навязать силою своих судей.

Теперь все слободы и приходы, вошедшие в состав города, вместе с братствами и гильдиями, создавшимися в нем, составляли amitas («дружбу»), выбирали своих' судей и клялись быть верными возникшему постоянному союзу между всеми этими группами.

Наскоро составлялась и принималась хартия. Иногда посылали для образца за хартией в какой-нибудь сосед­ний город (мы знаем теперь сотни таких хартий) — и новая община была готова. Епископу или князю, кото­рые до сих пор вершили суд среди общинников и часто делались их господами, теперь оставалось только при­знать совершившийся факт или же бороться против молодого союза оружием. Нередко король, т. е. такой князь, который старался добиться главенства над други­ми князьями и казна которого была всегда пуста, «жало­вал» хартию за деньги. Он отказывался этим от назна­чения общине своего судьи, но вместе с тем возвышал­ся, приобретал больше значения перед другими феодаль­ными баронами, как покровитель таких-то городов. Но это далеко не было общим правилом; сотни вольных городов жили без всякого другого права, кроме собст­венной воли, под защитой своих стен и копий.

В течение одного столетия это движение распростра­нилось (нужно заметить, путем подражания) с замеча­тельным единодушием по всей Европе. Оно охватило Шотландию, Францию, Нидерланды, Скандинавию, Гер­манию, Италию, Испанию, Польшу и Россию. И когда мы сравниваем теперь хартии и внутреннее устройство вольных городов французских, английских, шотланд­ских, нидерландских, скандинавских, германских, богем­ских, русских, швейцарских, итальянских или испан­ских, — нас поражает почти буквальное сходство этих хартий и республик, выросших под сенью такого рода общественных договоров. Какой знаменательный урок всем поклонникам Рима и гегельянцам, которые не могут себе представить другого способа достигнуть одно­образия учреждений, кроме рабства перед законом!

От Атлантического океана до среднего течения Волги и от Норвегии до Сицилии вся Европа была покрыта подобными же вольными городами, из которых одни, как Флоренция, Венеция, Нюрнберг или Новгород, сделались многолюдными центрами, другие же остава­лись небольшими городами, состоявшими всего из сотни, иногда даже двадцати семейств; причем они все-таки считались равными в глазах других, более цветущих городов.

Развитие этих, полных жизни и силы организмов шло, конечно, не везде одним и тем же путем. Географи­ческое положение и характер внешних торговых сноше­ний, препятствия, которые приходилось преодолевать, — все это создавало для каждой из этих общин свою исто­рию. Но в основе всех их лежало одно и то же начало. Как Псков в России, так и Брюгге в Нидерландах, как какое-нибудь шотландское местечко с тремястами жите­лей, так и цветущая богатая Венеция со своими людны­ми островами, как любой городок в северной Франции или Польше, так и красавица Флоренция, — все они составляли те же amitas, те же союзы сельских общин и соединенных гильдий, защищенных городскими стена­ми. В общих чертах их внутреннее устройство было везде одно и то же.

По мере роста городского населения стены города раздвигались, становились толще, и к ним прибавлялись новые и все более высокие башни; каждая из этих ба­шен воздвигалась тем или другим кварталом города, той или другой гильдией и носила свой особый характер. Город делился обыкновенно на несколько кварталов или концов — четыре, пять или шесть, ограниченных улица­ми, которые расходились по радиусам от центрального кремля или собора к стенам города. Эти концы были обыкновенно заселены, каждый, особым ремеслом или мастерством; новые ремесла — молодые цехи — занимали слободы, которые со временем также вносились в черту города и городских стен.

Каждая улица и приход представляли особую зе­мельную единицу, соответствующую старинной сельской общине; они имели своего уличанского или приходского старосту, свое уличанское вече, свое народное судилище, своего избранного священника, свою милицию, свое знамя и часто свою печать — символ государственной независимости. Эту независимость они сохраняли и при вступлении в союз с другими улицами и приходами*.

* Для России см. в особенности Беляева: «Рассказы из рус­ской истории».

Профессиональной единицей, часто совпадавшей, или почти совпадавшей, с улицей или приходом, являлась гильдия — ремесленный союз. Этот союз точно так же сохранял своих святых, свои уставы, свое вече, своих судей. У него была своя касса, своя земля, свое ополче­ние, свое знамя. Оно точно так же имело свою печать в качестве эмблемы полной независимости. В случае войны, если гильдия считала нужным, ее милиция шла рядом с милициями других гильдий и ее знамя водружа­лось рядом с большим знаменем, или carosse, всего города.

Наконец, город представлял собою союз этих концов, улиц, приходов и гильдий; он имел свое общенародное собрание всех жителей в главном вече, свою главную ратушу, выборных судей и свое знамя, вокруг которого собирались знамена всех гильдий и улиц. Он вступал в переговоры с другими городами как вполне равно­правная единица, соединялся с кем угодно и заключал с кем хотел национальные и международные союзы. Так, английские «Cinque Ports», т. е. Пять Портов, располо­женные около Дувра, образовали союз с французскими и нидерландскими портовыми городами по другую сторо­ну пролива; и точно так же русский Новгород соединялся с скандинаво-германской Ганзой и т. д. Во внешних сношениях каждый город имел все права современного государства. Именно в это время и создалась, благодаря добровольному соглашению, та сеть договоров, которая потом стала известна под именем международного пра­ва; эти договоры находились под охраной общественного мнения всех городов и соблюдались лучше, чем теперь соблюдается международное право государствами.

Часто, в случае неуменья решить какой-нибудь запу­танный спор, город «посылал искать решение» к сосед­нему городу. Дух того времени — стремление обращать­ся скорее к третейскому суду, чем к власти,— беспре­станно проявлялся в таком обращении двух спорящих общин к третьей как посреднице!

То же представляли и ремесленные союзы. Они вели свои торговые сношения и союзные дела совершенно независимо от городов и вступали в договоры помимо всяких национальных делений. И когда мы теперь гор­димся международными конгрессами рабочих, мы в сво­ем невежестве совершенно забываем, что международ­ные съезды ремесленников и даже подмастерьев собирались уже в пятнадцатом столетии.

В случае нападения средневековый город или защи­щался сам и вел ожесточенные войны с окрестными феодальными баронами, ежегодно назначая одного или двух человек для команды над своими милициями; или же он принимал к себе особого «военного защитника» — какого-нибудь князя или герцога, избираемого городом на один год и с правом дать ему отставку, когда город найдет нужным. На содержание дружины ему обыкно­венно давали деньги, собираемые в виде судебных взыс­каний и штрафов, но вмешиваться во внутренние дела города ему запрещалось*.

* В России мы знаем сотни таких договоров, которые заключались ежегодно между городами (их вечем) и князьями.

Иногда, когда город был слишком слаб, чтобы впол­не освободиться от окружающих феодальных хищников, он обращался как к более или менее постоянному «во­енному защитнику» к епископу или князю той или дру­гой фамилии — гвельфов или гибеллинов в Италии, Рюриковичей в России или ольгердовичей — в Литве; но при этом город зорко следил, чтобы власть епископа или князя никоим образом не распространялась дальше дружинников, живущих в замке. Ему даже запрещалось въезжать в город без особого разрешения. Известно, что английская королева и до сих пор не может въехать в Лондон без разрешения лорда-мэра, т. е. городского головы.

Мне очень хотелось бы подробно остановиться на экономической стороне жизни средневековых городов, но она была так разнообразна, что о ней нужно было бы говорить довольно долго, чтобы дать о ней верное поня­тие. Я принужден, поэтому, отослать читателя к тому, что говорил по этому поводу в книге «Взаимная по­мощь», основываясь на массе новейших исторических исследований. Достаточно будет заметить, что внутрен­няя торговля всегда делалась гильдиями, а не отдель­ными ремесленниками, и что цены назначались по вза­имному соглашению. Кроме того, внешняя торговля велась вначале исключительно самими городами: ее вел «Господин Великий Новгород», Генуя и т. д.; и только впоследствии она сделалась монополией купеческих гильдий, а еще позднее — отдельных личностей. По воскресеньям и по субботам после обеда (это считалось временем для бани) никто не работал. Закупкой глав­ных предметов необходимых потребностей, как хлеб, уголь, и т. п., заведовал город, который потом и достав­лял их своим жителям по своей цене. В Швейцарии закупка зерна целым городом сохранялась в некоторых городах до середины 19-го столетия.

Вообще, мы можем сказать, на основании множества всевозможных исторических документов, что никогда человечество, ни прежде, ни после этого периода, не знало такого сравнительного благосостояния, обеспечен­ного для всех, каким пользовались средневековые города. Теперешняя нищета, неуверенность в будущем и чрезмерный труд в средневековом городе были совершенно неизвестны.