Пётр Кропоткин

Современная наука и анархия

Часть V

Благодаря всем этим элементам — свободе, организа­ции от простого к сложному, тому, что производство и внутренний обмен велись ремесленными союзами (гильдиями), а внешняя торговля велась всем городом как таковым, а закупка главных предметов потребления также производилась самим городом, который распреде­лял их между гражданами по себестоимости, — благода­ря также духу предприимчивости, развитому такими учреждениями, средневековые города в течение первых двух столетий своего свободного существования сдела­лись центрами благосостояния для всего своего населе­ния, центрами богатства, высокого развития и образо­ванности, невиданных до тех пор.

Когда рассматриваешь документы, дающие возмож­ность установить размер заработной платы в вольных городах сравнительно со стоимостью предметов потреб­ления (Т. Роджерс сделал это для Англии, а многие немецкие писатели — для Германии), то ясно видно, что труд ремесленника и даже простого поденщика того вре­мени оплачивался лучше, чем оплачивается в наше время труд наиболее искусного рабочего. Счетные книги Оксфордского университета, которые имеются за семь столетий, начиная с двенадцатого века, и некоторых имений в Англии, а также некоторых немецких и швей­царских городов ясно доказывают это.

С другой стороны, обратите внимание на художест­венную отделку, на количество орнаментов, которыми работник того времени украшал не только настоящие произведения искусства, как, например, городскую рату­шу или собор, но даже самую простую домашнюю утварь, какую-нибудь решетку, какой-нибудь подсвеч­ник, чашку или горшок — и вы сейчас же поймете, что он не знал ни торопливости, ни спешности, ни переутом­ления нашего времени; он мог ковать, лепить, ткать, вышивать, не спеша, — что теперь могут делать лишь очень немногие работники-артисты.

Если же мы взглянем на работы, делавшиеся рабо­чими бесплатно для украшения церквей и общественных зданий, принадлежавших приходам, гильдиям или всему городу, а также на их приношения этим зданиям — будь то произведения искусства, как художественные панели, скульптурные произведения, изделия из кованого желе­за, чугуна или даже серебра или же простая работа столяра или каменщика, то мы сразу увидим, какого благосостояния сумели достигнуть тогдашние города. Мы увидим также на всем, что бы ни делалось в то время, отпечаток духа изобретательности и искания нового: дух свободы, вдохновлявший весь их труд, и чувство братской взаимности. Она не могла не развиться в гильдиях, где люди одного и того же ремесла объеди­нялись не только ради практических нужд или техниче­ской стороны своего ремесла, но и связаны были узами братства и общественности. Гильдейскими правилами предписывалось, например, чтобы два «брата» всегда присутствовали у постели каждого «брата» в случае болезни, что в те времена чумы и повальных зараз тре­бовало немало самоотвержения. В случае же смерти гильдия брала на себя все хлопоты и расходы по похоронам умершего, брата или сестры, и считала своим долгом проводить до могилы его тело и позаботиться об его вдове и детях.

Ни отчаянной нищеты, ни подавленности, ни неуве­ренности в завтрашнем дне, ни оторванности в бедности, которые висят над большинством населения современ­ных городов, в этих «оазисах, возникших в двенадцатом веке среди феодальных лесов»,— совершенно не было известно.

Под защитой своих вольностей, выросших на почве свободного соглашения и свободного почина, в этих го­родах возникла и развилась новая цивилизация, с такой быстротой, что ничего подобного этой быстроте не встречается в истории ни раньше, ни позже.

Вся современная промышленность ведет свое начало от этих городов. В течение трех столетий ремесла и ис­кусства достигли в них такого совершенства, что наш век превзошел их разве только в быстроте производства, редко — в качестве и почти никогда в художественности изделий. Несмотря на все наши усилия оживить искусст­во, разве мы можем сравняться в живописи по красоте с Рафаэлем? по силе и смелости — с Микеланджело? в науке и искусстве — с Леонардо да Винчи? в поэзии и красоте языка — с Данте? или в архитектуре — с творцами соборов в Лионе, Реймсе, Кельне, Пизе, Флоренции, которых «строителями», по прекрасному выражению Виктора Гюго, «был caw народ»? И где же найти такие сокровища красоты, как во Флоренции и Венеции, как ратуши в Бремене и Праге, как башни Нюрнберга и Пизы и т. д. до бесконечности? Все эти памятники искусства — творения того периода вольных городов.

Если вы захотите одним взглядом измерить все, что было внесено нового этою цивилизациею, сравните купо­ла собора Св. Марка в Венеции — с неумелыми норманнскими сводами; или картины Рафаэля — с наивными вышивками и коврами Байё; нюренбергские математи­ческие и физические инструменты и часы — с песочными часами предыдущих столетий; звучный язык Данте — с варварской латынью десятого века... Между этими двумя эпохами вырос целый новый мир!

За исключением еще одной славной эпохи — опять-таки эпохи вольных городов в древней Греции, — человечество никогда еще не шло так быстро вперед, как в этот период. Никогда еще человек в течение двух или трех веков не переживал такого глубокого изменения, никогда еще ему не удавалось развить до такой степени свое могущество над силами природы.

Вы, может быть, подумаете о нашей современной цивилизации, успехами которой мы так гордимся. Но она, во всех своих проявлениях, есть лишь дитя той ци­вилизации, которая выросла среди вольных средневеко­вых городов. Все великие открытия, создавшие совре­менную науку, как компас, часы, печатный станок, от­крытие новых частей света, порох, закон тяготения, закон атмосферного давления, развитием которого явилась паровая машина, основания химии, научный метод, указанный Роджерсом Бэконом и прилагавшийся в итальянских университетах, — что все это, как не на­следие вольных городов и той цивилизации, которая раз­вилась в них под охраной общинных вольностей?

Мне, может быть, скажут, что я забываю внутреннюю борьбу партий, которой полна история этих общин, забы­ваю уличные схватки, отчаянную борьбу с феодальными владельцами, восстания «молодых ремесел» против «старых ремесел», кровопролития и репрессалии этой борьбы...

Нет, я вовсе не забываю этого, Но, вместе с Лео и Ботта, двумя историками средневековой Италии, с Сисмонди, с Феррари, Джино Каппони и многими дру­гими, я вижу в этих столкновениях партий залог вольной жизни этих городов. Я вижу, как после каждого из таких столкновений жизнь города делала новый и новый шаг вперед. Лео и Ботта заканчивают свой подробный обзор этой борьбы, этих кровавых уличных столкновений, про­исходивших в средневековых итальянских городах, и совершавшегося одновременно с ними громадного дви­жения вперед (обеспечение благосостояния для всех жителей, возрождение новой цивилизации) следующею очень верною мыслью, которая часто мне приходит в го­лову; я желал бы, чтобы каждый революционер нашего времени запомнил ее. «Коммуна только тогда и пред­ставляет, — говорят они,— картину нравственного целого, только тогда и носит общественный характер, когда она, подобно самому человеческому уму, допускает в своей среде противоречия и столкновения».

Да, столкновения, но разрешающиеся свободно, без вмешательства какой-то внешней силы, без вмешатель­ства государства, давящего своею громадною тяжестью на одну из чашек весов, в пользу той или другой из борющихся сил.

Подобно этим двум писателям, я также думаю, что «навязывание» мира часто причиняет гораздо больше вреда, чем пользы, потому что таким образом противо­положные вещи насильно связываются ради установле­ния однообразного порядка; отдельные личности и мелкие организмы приносятся в жертву одному огромному, поглощающему их телу — бесцветному и безжизненному.

Вот почему вольные города до тех пор, пока они не стремились сделаться государствами и распространять свое господство над деревнями и пригородами, т. е. создать «огромное тело, бесцветное и безжизненное», — росли и выходили из этих внутренних столкновений с каждым разом моложе и сильнее. Они процветали, хотя на их улицах гремело оружие, тогда как двести лет спустя та же самая цивилизация рушилась под шум войн, которые стали вести между собою госу­дарства.

Дело в том, что в вольных городах борьба шла для завоевания и сохранения свободы личности, за принцип федерации, за право свободного союза и совместного действия; тогда как государства воевали из-за уничтоже­ния всех этих свобод, из-за подавления личности, за от­мену свободного соглашения, за объединение всех своих подданных в одном общем рабстве перед королем, судь­ей и попом, т. е. перед государством.

В этом вся разница. Есть борьба, есть столкновения, которые убивают, и есть такие, которые двигают человечество вперед.