Пётр Кропоткин
Современная наука и анархия
XII. Современное конституционное государство
То же
самое можно сказать о
промышленной и торговой
буржуазии. Вследствие причин,
которые мы указали в очерке об
исторической роли государства (вторжение
монголов, турок и мавров и
причины внутреннего разложения в
коммунах), военное королевское
государство успело утвердиться в
Европе в течение 16-го, 17-го и 18-го
веков на развалинах вольных
общин. Но после двух с лишним
столетий государственного строя
промышленная и
интеллектуальная буржуазия —
сначала в Англии около 1648 года и
сто сорок лет спустя во Франции —
сделали новый шаг вперед. Они
поняли, что невозможно будет
достигнуть промышленного,
торгового и умственного развития
— мирового развития, которое
они уже предвидели, — если
народные массы останутся под
управлением бюрократии, выросшей
вокруг Дворца, где какой-нибудь
Людовик XIV мог говорить «Государство
— это я!», и если еще продержится
власть церкви, становившейся
поперек всякого умственного
развития.
Выдающиеся люди поняли, что
промышленность, торговля,
воспитание, наука, техника,
искусства, общественная мораль
не смогут достигнуть развития, на
которое они способны, и что
никогда народные массы не выйдут
из ужасной нищеты, в которой они
погрязли, пока судьба народов
останется в руках придворных холопов
камарильи и духовенства, пока
государство — властитель
прошедших и будущих привилегий —
управляется церковью и двором, с
их фаворитами и фаворитками.
Что же сделали английская и
французская буржуазия, когда
почувствовали свою силу?
Ограничились ли они простой
переменой династии и
правительства?
Удовольствовались ли они заменой
короля в государстве, которое
было создано королями? —
Очевидно, нет!
Их деятели предпочли вовлечь
народные массы в глубокие
экономические революции, чем
держать эти массы в гнилом болоте
самодержавной королевской
власти! И благодаря этим
революциям были изменены сверху
донизу политические учреждения,
развившиеся при королевском
самодержавии.
Революционеры сначала думали,
что достаточно будет уничтожить
власть короля и окружавших его и
передать власть из рук людей
королевского дворца и церкви в
руки представителей того, что они
называли третьим сословием. Но
они скоро увидели, что этого недостаточно,
что необходимо уничтожить весь
старый строй, переменить сверху
донизу строение общества. И когда
они увидели, что перед ними вновь
встают огромные силы
королевского самодержавия,
которое вовсе не желало
признать себя побежденным, то они
не поколебались разнуздать
страсть и бешенство народа
против господ и священников и
отнять у них их имения — главный
источник их могущества.
— Однако, — наверное скажут нам,
— они не пытались уничтожить
государство. Они воспротивились
со всей силой, когда поняли, что
народ желает идти дальше и
разрушить государство, чтобы
установить на его месте
федерацию коммун, секций и
совершенно новую экономическую
организацию!
Совершенно верно. Но английская и
французская буржуазии вовсе не
желали разрушать учреждения,
которые должны были дать им
возможность использовать
привилегии в свою пользу. Они
желали только занять место
дворянства и духовенства и
воспользоваться их привилегиями.
А потому буржуазия, конечно, не
могла стремиться к разрушению
государства. Учреждение, которое
служило для обогащения церкви и
дворянства, должно было остаться;
только теперь оно должно было
помочь буржуазии разбогатеть в
свою очередь, открывая, правда,
новые пути обогащения благодаря
развитию промышленности и наук,
распространяя знание и вводя
освобожденный труд, — но всегда
пользуясь народным трудом для
обогащения прежде всего самих
себя, подобно тому как дворяне и
церковь обогащались до тех пор.
Сделавшись наследницей
установленных привилегий,
буржуазия очевидно не стремилась
к уничтожению государства.
Наоборот, она работала, чтобы
увеличить его могущество и
расширить его деятельность, зная,
что в конце концов именно она и ее
дети будут главным образом
поставлять чиновников и
пользоваться отныне их
привилегиями.
И только сам народ или, скорее,
часть его — те, кого Демулен
называл «дальше Марата», —
желали освобождения, не стремясь
подчинить своему управлению и
своей эксплуатации какой-либо
слой или класс общества. Они
действительно начали было
закладывать основы новой
политической организации,
которая должна была заменить
собой государство. Это была коммуна
— независимый город, независимая
община. И так как эта
децентрализация была
недостаточна в больших городах,
то она пошла дальше и дошла до
секций, т. е. До независимых
союзов в различных частях города.
Мы видим, действительно, как во
время революции 1789 года
совершалось поразительное
явление. Так как Национальное
собрание неизбежно было
составлено из представителей
прошлого, противившихся тому,
чтобы Революция расширялась и
росла в глубину, и особенно тому,
чтобы народные массы могли
действительно завоевать себе
свободу, то коммуны стали двигать
дальше Революцию. В 1789 году, как
правильно указали Мишле и Олар,
совершилась муниципальная
революция. И так как революция не
делается декретами; так как
именно на местах должно было
опрокинуть и распределение
власти, то на долю тысячей
сельских и городских «муниципалитетов»
пала обязанность совершить на
местах уничтожение феодальных
прав. Прежде чем Национальное
собрание решилось заявить это в
принципе 4 августа 1789 года и
задолго до того, как оно объявило
это на деле четыре года спустя,
после изгнания жирондистов из
Конвента, муниципалитеты в
некоторых частях Франции уже
действовали в этом смысле.
Но муниципалитеты и в
особенности передовые секции
больших городов не
ограничивались этим. Когда
Национальное собрание решило
объявить конфискацию земель
духовенства и их продажу,
государство не имело никакого
механизма для приведения этого
решения в исполнение. И тогда
именно коммуны, а в больших
городах секции предложили себя,
чтобы провести в жизнь этот
громадный революционный переход
земельной собственности. Только
они и могли серьезно заняться
этим переходом, — и они его
выполнили на деле.
Но творческий дух народа вне
государства проявился еще лучше,
когда началась война в 1792 году.
Когда вооруженная борьба
сделалась вопросом жизни или
смерти для революции, когда во
Францию вторглись иностранцы,
призванные королевскою властью,
и когда нужно было сделать
невозможное: изгнать этих иностранцев
из французской территории, не
имея для этого ни армии, ни
республиканских офицеров, то
именно секции и коммуны взялись
за выполнение этого огромного
дела, для которого государство не
имело даже необходимого
механизма. Нужно было набрать
добровольцев, то есть выбрать
людей, решить, кому из тех, кто
являлись, нужно было дать сапоги,
хлеб, ружье, пуль и пороха, потому
что в этот решительный момент все
отсутствовало: ничего не хватало
у республиканца: хлеба, пуль,
ружей, сапог, платья.
Действительно, кто сумеет
отобрать подходящих людей среди
тех, кто приходит в качестве
добровольцев? Кто может быть
убежден, что доброволец, получив
«железо, свинец и хлеб», не
бросит ружья на первом же этапе и
не пойдет присоединиться к
роялистским бандам? Кто
займется тем, что найдет сукно и
кожи? Кто будет шить платье,
добывать селитру? Кто скажет, наконец,
добровольцу, когда он будет около
границы, всю правду о движении
революции в его родном городе и
об интригах контрреволюционеров?
Кто внушит ему священный огонь,
без которого нельзя сделать
невозможного и добиться победы?
И вот секции и коммуны выполнили
все это громадное дело. Историки-государственники
могут это игнорировать, но
французский народ сохранил об
этом воспоминание, и он учит нас
правде!
Разве Бастилия и Тюильри были бы
когда-нибудь взяты без этого
усилия народа, неизвестных
героев народа? разве
республиканцы изгнали бы врага и
уничтожили бы королевскую
власть и феодализм, если бы они не
поняли (не выражая этого, может
быть, в тех словах, которые
выходят из-под нашего пера), что
для новой фазы общественной
жизни необходим организм,
который служит тому, чтобы она
могла вполне выявиться? И разве
они могли бы асе это сделать, если
бы они не нашли такой организм в
коммуне, а преданности и
деятельности революционных
секций, которые были почти
независимы от коммуны и
связывались между собой
временными комитетами,
создаваемыми каждый раз, когда
события показывали их
необходимость?