Пётр Кропоткин
Современная наука и анархия
XIII. Разумно ли усиливать современное государство?
Итак,
для освобождения народа
безусловно необходимо, чтобы
народные массы — которые
производят все, но которых не
допускают к распределению между
потребителями того, что они
производят,— нашли средства,
которые дали бы им возможность
развернуть свои творческие силы
и выработать самим новые
уравнительные формы потребления
и производства.
Государство и национальное
представительное правление не
могут найти эти формы. И только
сама жизнь потребителя и
производителя, его ум и его
организаторский дух могут найти
эти формы и усовершенствовать их
для приложения к повседневным
потребностям жизни.
То же самое относится и до форм
организации политической. Чтобы
освободиться от эксплуатации,
которой они подвергаются под
опекой государства, народные
массы не могут оставаться под
господством политических форм,
мешающих проявлению и развитию
народного почина. Эти формы были
выработаны правительствами с
целью увековечения рабства
народа, — чтобы мешать развитию
его творческой силы и выработки
учреждений уравнительной
взаимопомощи. А потому должны
быть найдены новые формы, чтобы
служить противоположным целям.
Но если мы признаем, что для того,
чтобы преобразовать формы
потребления и производства,
класс производителей должен
преобразовать политические
формы организации общества, то
мы, следовательно, видим,
насколько ложно вооружать
современное буржуазное государство
тою огромною силою, которую ему
дает управление громадными
экономическими монополиями —
промышленными и торговыми, — не
говоря уже о политических
монополиях, которыми обладает
государство.
Не будем говорить о воображаемом
государстве, в котором
правительство, состоящее из
ангелов,— сошедших, должно быть,
с неба, чтобы доказать
правильность суждений господ
государственников, — было бы
врагом тех видов власти, которыми
его теперь вооружают. Развивать
такие утопии есть не что иное, как
вести революцию на скалы и
подводные камни, о которые она
неизбежно разобьется. Нужно
брать современное буржуазное
государство так, как оно есть, и
спросить себя, разумно ли
вооружать это учреждение властью
и силой, все более и более
огромной?
Разумно ли давать учреждению,
которое существует в данный
момент для удержания рабочего в
рабстве, — ибо кто станет
сомневаться, что такова ныне
главная функция государства, —
разумно ли укреплять его, давая
ему обладание над громадной
сетью железных дорог? Разумно ли
оставлять за ним монополию на
спиртные напитки, на табак, сахар
и т. д., также кредит и банки, не
говоря уже о суде, народном
образовании, защите территории и
эксплуатации колоний?
Надеяться, что механизм,
созданный для угнетения и вновь
усиленный таким образом, станет
орудием революции — не значит ли
закрыть глаза на все, чему учит
нас история о рутинном духе
всякой бюрократии и о силе
сопротивления учреждений? Не
значит ли это именно впадать в
ошибку, в которой упрекают
революционеров, — воображать,
что достаточно сослать короля,
чтобы иметь республику, или
назначить диктатора-социалиста,
чтобы иметь коллективизм?
Кроме того, разве не видели мы
совсем недавно — в 1905 и 1906 годах в
России — опасность,
проистекающую от вооружения
реакционного государства силой,
которую ему дают железные
дороги и разные монополии?
Тогда как правительство Людовика
XVI, видя, что ему угрожает
банкротство, должно было сдаться
перед буржуазией, желавшей
конституции; тогда как Маньчжурская
династия, царившая столько
столетий в Китае, должна была
отречься от престола, не найдя
возможности сделать миллионный
заем, чтобы бороться с республиканцами,
— династия Романовых, припертая
к стене революцией,
торжествовавшей в 1905 году, могла
легко занять в1906 году 1200
миллионов во Франции. И когда
члены русской думы выпустили
Манифест, в котором говорилось
иностранным финансистам: «Не
давайте денег взаймы, русское
государство будет банкротом», —
то эти финансисты, лучше
осведомленные, ответили: «Но так
как вы отдали вашему государству
60000 верст железных дорог,
выкупленных у компаний, которые
их строили, и так как вы отдали
ему громадную монополию на водку,
то мы не боимся банкротства. Это
не монархия Людовика XVI, которая
не имела ничего!»
И они дали России тысячу двести
миллионов. Между тем, что делают
радикалы и социалисты? Они
работают над тем, чтобы увеличить
капитал, которым обладают
современные буржуазные
государства. Они даже не дают
себе труда обсудить — как меня
однажды запросили английские
кооператоры,— нет ли способа
передать железные дороги прямо и
непосредственно профессиональным
железнодорожным союзам, чтобы
избавить предприятие от
капиталистического ярма, вместо
того чтобы создавать нового
капиталиста, еще более опасного,
чем буржуазные компании, —
именно государство?
Но нет! Эти так называемые
интеллигенты-государственники
ничему не научились в школе,
кроме веры в государство-спасителя,
в государство всемогущее! И они
никогда не желали даже послушать
тех, кто кричал им: «Берегитесь,
сломаете себе шею», когда они шли,
загипнотизированные
капиталистическим
государственническим
коллективизмом Видаля*, который
они воскресили под именем «научного
социализма».
* Французский социалист-фурьерист
сороковых годов, писавший во
время революции 1848-го года и
которого мысли были широко
использованы позднейшими
социалистами.
Результаты этого можно видеть не
только в критические моменты,
как в России, но каждый день в
Европе. Там, где железные дороги
принадлежат государству,
правительству достаточно, если
ему грозит стачка, выпустить
декрет в две строчки, чтобы «мобилизовать»
всех железнодорожных рабочих.
Тогда стачка сразу становится
мятежническим актом.
Расстреливать забастовавших
железнодорожников уже не будет
уступкой по отношению к
плутократии, а «долгом» по
отношению к государству. То же
самое с угольными копями и
крупными заводами, выделывающими
военное снабжение, сталелитейными
заводами и даже фабриками
пищевых продуктов.
Таким образом в обществе
слагается целое новое умственное
движение, не только среди
буржуазии, но и среди рабочих.
Эксплуатация труда вместо того,
чтобы быть ограниченной,
поступает под покровительство
закона. Она становится
учреждением, с теми же правами,
как само государство. Она
становится частью конституции
так же, как было крепостное право
во Франции перед Великой
Революцией или разделение,
которое мы видим в России, на
классы крестьян, мещан, купцов, с
их обязанностями по отношению к
двум другим классам: дворянству
и духовенству.
«Право быть эксплуатируемым!» —
вот куда мы идем с этой идеей о
государстве-капиталисте.