Пётр Кропоткин

Современная наука и анархия

VI. Синтетическая философия Спенсера

Возможность новой синтетической философии. — Попытка Спенсе­ра. — Почему она не вполне удалась. — Метод не выдержан. — Неверное понимание «борьбы за существование».

С тех пор как антропологию — то есть физиологиче­ское развитие человека и историю его религий и его учреждений — стали изучать таким же путем, как изучают и все другие естественные науки, стало, наконец, возмож­ным понять главные существенные черты истории чело­вечества. Так же стало возможно отделаться навсегда от метафизики, мешавшей изучению истории, как библейские предания мешали когда-то изучению геологии.

Казалось бы поэтому, что когда Герберт Спенсер, в свою очередь, принялся за построение «Синтетической философии» во второй половине девятнадцатого века, он мог бы сделать это, не впадая в ошибки, которые встре­чаешь в «Позитивной политике» Конта. И, однако, «Син­тетическая философия» Спенсера, представляя собой шаг вперед (в этой философии нет места для религии и религиозных обрядов), содержит еще в своей социоло­гической части столь же крупные ошибки, как и работа Конта.

Дело в том, что, дойдя до психологии обществ, Спен­сер не сумел остаться верным своему строго научному методу при изучении этой отрасли знания и не решился признать всех выводов, к которым его приводил этот ме­тод. Так, например, Спенсер признавал, что земля не должна быть частною собственностью. Землевладелец, пользуясь своим правом повышать по своему усмотре­нию арендную плату за землю, может мешать тем, кто работает на земле, извлекать из нее все то, что они могли бы извлечь посредством усиленной обработки; или даже он может оставить землю без всякой обработки, ожидая того времени, когда цена за десятину его земли подни­мется достаточно высоко вследствие того только, что дру­гие земледельцы будут трудиться вокруг на своей земле. Подобная система — Спенсер поспешил признать это — вредна для общества и полна опасностей. Но, признавая это зло относительно земли, он не решился сделать то же заключение относительно других накопленных богатств — ни даже относительно рудников и доков, не говоря уже о фабриках и заводах.

Или также он поднял голос против вмешательства го­сударства в жизнь общества и даже придал одной из своих книг заглавие, представлявшее целую революцион­ную программу, — «Личность против государства». Но мало-помалу, под предлогом сохранения охранительной деятельности государства, он кончил тем, что восстано­вил государство полностью, как оно есть теперь, поста­вив ему только несколько робких ограничений.

Можно объяснить, без сомнения, эти и другие проти­воречия того же рода тем, что Спенсер построил социо­логическую часть своей философии под влиянием анг­лийского радикального движения гораздо раньше, чем он написал естественнонаучную часть. Действительно, он напечатал свою «Статику» в 1851 году, то есть в эпо­ху, когда антропологическое изучение человеческих уч­реждений было еще в зародыше. Но во всяком случае результат был тот, что так же, как Конт, Спенсер не изу­чал человеческие учреждения самих по себе, без пред­взятых идей, заимствованных из чуждой науке области. Кроме того, как только Спенсер дошел до философии об­щественной, он начал пользоваться новым, самым обман­чивым методом — именно методом сходств (аналогий), которым он, конечно, не пользовался при изучении физических фактов. Этот метод позволил ему оправдать це­лую массу предвзятых идей. В результате мы до сих пор не имеем еще настоящей синтетической философии, по­строенной по одному и тому же методу в обеих своих ча­стях: естественнонаучной и социологической.

Нужно сказать, что Спенсер был наименее подходя­щим человеком для изучения первобытных учреждений дикарей. В этом отношении он даже преувеличивал обыч­ную для большинства англичан ошибку — именно неспо­собность понимать нравы и обычаи других народов. «Мы — люди римского права, а ирландцы — люди обыч­ного права; вот почему мы не понимаем друг друга», — сказал мне однажды Джеме Ноульз, очень умный и очень проницательный англичанин. Но эта неспособность по­нимать другую цивилизацию становится еще более оче­видной, когда дело идет о тех, кого англичане называют «низшими расами». Так было со Спенсером. Он был со­вершенно неспособен понять дикаря с его почитанием своего племени, «с его кровной местью», которая счита­лась долгом у героев исландских саг, и он так же был неспособен понять бурную, полную борьбы и гораздо бо­лее близкую нам жизнь средневековых городов. Понятия права, встречающиеся в эти эпохи, были совершенно чужды Спенсеру. Он видел в них только дикость, варвар­ство, жестокость, и в этом отношении он делал решитель­но шаг назад по сравнению с Огюстом Контом, который понимал важную роль средних веков в прогрессивном развитии учреждений, — идея с тех пор слишком забы­ваемая во Франции.

Мало того — и это была самая важная ошибка, — Спенсер, подобно Гексли и многим другим, понял идею «борьбы за существование» совершенно неправильным образом. Он представлял ее себе не только как борьбу между различными видами животных (волки поедают зайцев, многие птицы питаются насекомыми и так да­лее), но и как ожесточенную борьбу за средства сущест­вования и место на земле внутри каждого вида, между особями одного и того же вида. Между тем подобная борьба не существует, конечно, в тех размерах, в каких воображали ее себе Спенсер и другие дарвинисты.

Насколько сам Дарвин виноват в таком неправиль­ном понимании борьбы за существование, мы не будем разбирать здесь*. Но достоверно, что, когда двенадцать лет спустя после появления «Происхождения видов» Дар­вин напечатал «Происхождение человека», он понимал уже борьбу за существование в гораздо более широком и метафорическом смысле, чем как отчаянную борьбу внут­ри каждого вида. Так, в своем втором сочинении он писал, что «те животные виды, в которых наиболее развиты чувства взаимной симпатии и общественности, имеют более шансов сохранить свое существование и оставить посла себя многочисленное потомство». И он развивал даже ту идею, что социальный инстинкт у каждой особи более си­лен и более постоянен и активен, чем инстинкт самосо­хранения. А это уже совсем не то, что говорят нам не­которые «дарвинисты».

* Смотрю мою работу «Взаимопомощь как фактор эволюции». Относительно того, как Дарвин пришел к перемене своих взглядов на dim вопрос и стал все более и более допускать прямое воздей­ствие среды на развитие новых видов, смотри мои статьи о есте­ственном подборе и прямом воздействии в журнале «Nineteenth Century», июль, ноябрь и декабрь 1910 года и март 1912 года.

Вообще главы, посвященные Дарвином этому вопросу в «Происхождении человека», могли бы стать основани­ем для разработки чрезвычайно богатого выводами пред­ставления о природе и развитии человеческих обществ (Гете уже догадывался об этом на основании одного или двух фактов). Но эти главы прошли незамеченными. И только в 1879 году в речи русского зоолога Кесслера мы находим ясное понимание существующих в природе отношении между борьбой за существование и взаимной помощью. «Для прогрессивного развития вида, — сказал он, приводя несколько примеров, — закон взаимной помо­щи имеет гораздо большее значение, чем закон взаимной борьбы».

Год спустя Ланессан выступил со своей лекцией «Борьба за существование и ассоциация в борьбе», и в то же время Бюхнер напечатал свой труд «Любовь», в котором он показал важность симпатии между животны­ми для развития первых нравственных понятий; но толь­ко опираясь главным образом на семейную любовь и вза­имное сочувствие, он напрасно ограничил круг своих изысканий.

Мне легко было доказать и развить в 1890 году в моей книге «Взаимная помощь» идею Кесслера и распростра­нить ее на человека, опираясь на точные наблюдения природы и на последние исследования по истории чело­веческих учреждений. Взаимная помощь действительно есть не только самое могучее орудие для каждого жи­вотного вида в его борьбе за существование против враж­дебных сил природы и других враждующих видов, но она есть также главное орудие прогрессивного развития. Да­же самым слабым животным она дает долголетие (и, сле­довательно, накопление опыта), обеспечивает их потом­ство и умственное развитие. В результате те животные виды, которые больше практикуют взаимопомощь, не только выживают лучше других, но они занимают первое место каждый во главе своего класса (насекомые, птицы, млекопитающие), благодаря превосходству своего физи­ческого строения и умственного развития.

Этого основного факта природы Спенсер не замечал. Борьбу за существование внутри каждого вида, борьбу отчаянную, «клювом и когтями», из-за каждого куска пищи он принял как принцип, не требующий доказа­тельств, как аксиому. Природа, «обагренная кровью гла­диаторов», как ее рисует английский поэт Теннисон,— таково было его представление животного мира. И толь­ко в 1890 году в статье в журнале «Nineteenth Century» он начал понимать до некоторой степени важность вза­имной помощи (или, скорее, чувства симпатии) в живот­ном мире и начал собирать факты и производить наблю­дения в этом направлении. Но до самой его смерти первобытный человек остался для него воображаемым ди­ким зверем, который только и выжил благодаря тому, что рвал «зубами и когтями» последний кусок у своего ближнего.

Очевидно, что, усвоив в качестве основания для своих выводов такую ложную посылку, Спенсер не мог построить своей синтетической философии без того чтобы не впасть в целый ряд ошибок и заблуждений.