Пётр Кропоткин

Современная наука и анархия

VIII. Положения учения об анархии в современной науке

Его стремление выработать синтетическое (объемлющее) понимание всего мира. — Его цель.

Какое положение занимает анархия в великом умст­венном движении 19-го века?

Ответ на этот вопрос намечается уже тем, что было сказано в предыдущих главах. Анархия есть миросозер­цание, основанное на механическом понимании явлений*, охватывающее всю природу, включая сюда и жизнь че­ловеческих обществ. Ее метод исследования — метод ес­тественных наук; этим методом должно быть проверено каждое научное положение. Ее тенденция — основать синтетическую философию, т. е. философию, которая охватывала бы все явления природы, включая сюда и жизнь человеческих обществ и их экономические, поли­тические и нравственные вопросы, но не впадая, однако, в ошибки, сделанные Контом и Спенсером вследствие вышеуказанных причин.

* Лучше было бы сказать кинетическом, так как этим вырази­лось бы постоянное движение частиц вещества; но это выражение менее известно.

Очевидно, что анархия поэтому необходимо должна дать на все вопросы, поставленные современной жизнью, другие ответы и занять иную позицию, чем все политические, а также, до известной степени, и социалистические партии, которые еще не отделались от старых метафизи­ческих верований.

Конечно, выработка полного механического понятия природы и человеческих обществ едва началась в его социологической части, изучающей жизнь и развитие обществ. Однако то немногое, что было сделано, носит уже — иногда, впрочем, бессознательно — характер, который мы только что указали. В философии права, в теории нравственности, в политической экономии и в изучении истории народов и учреждений анархисты уже доказали, что они не будут довольствоваться метафизическими заключениями, а будут искать естественнонаучное обос­нование для своих заключений.

Они отказываются подчиняться метафизике Гегеля, Шеллинга или Канта, считаться с комментаторами рим­ского права и церковного права, с учеными профессора­ми государственного права и с политической экономией метафизиков, — и они стараются отдать себе ясный отчет во всех вопросах, поднятых в этих областях знания, осно­вываясь на массе работ, сделанных в течение этих пос­ледних сорока или пятидесяти лет, с точки зрения нату­ралиста.

Подобно тому, как метафизические понятия о «всемирном духе», «созидательной силе природы», «любов­ном притяжении материи», «воплощении идеи», «цели природы и смысле ее существования», о «непознаваемом», «человечестве», понимаемом в смысле существа, одухотворенного «дуновением духа», и тому подобные по­нятия отброшены ныне философией материалистической (механической или, скорее, кинетической), а зачатки обобщений, скрывающихся позади этих слов, переводят­ся на конкретный язык фактов, — так точно мы пробуем поступать, когда обращаемся к фактам общественной жизни.

Когда метафизики желают убедить натуралиста, что умственная и чувственная жизнь человека развивается согласно «имманентным законам духа», натуралист по­жимает плечами и продолжает терпеливо заниматься своим изучением жизненных, умственных и чувственных явлений, чтобы доказать, что все они могут быть сведены к физическим и химическим явлениям. Он старается от­крыть их естественные законы.

Точно так же, когда анархисту говорят, что согласно Гегелю всякая эволюция представляет собой «тезис, ан­титезис и синтезис», или что «право имеет целью водво­рение справедливости, которая является материальным овеществлением высшей идеи», или когда у него спраши­вают, какова, по его мнению, «цель жизни», анархист тоже пожимает плечами и спрашивает себя: «Как это возможно, что, несмотря на современное развитие есте­ственных наук, находятся еще старики, продолжающие верить в эти «жупелы», и отсталые люди, говорящие язы­ком примитивного дикаря, который «очеловечивал» при­роду и представлял ее себе как нечто, управляемое су­ществами человеческого вида?»

Анархисты не поддаются таким «звучным словам», потому что знают, что эти слова служат всегда прикри­кнем или незнания — то есть незаконченного исследования, — или, что еще хуже, суеверия. Поэтому, когда им говорят такие слова, они проходят мимо, не останавлива­ясь; они продолжают свое изучение общественных поня­тий и учреждений прошлого и настоящего, следуя естест­веннонаучному методу. И они находят, очевидно, что развитие жизни человеческих обществ в действительности бесконечно сложнее (и интереснее для практических целей), чем можно было бы думать, если судить по этим формулам.

Мы много слышали за последнее время о диалектиче­ском методе, который рекомендуют нам социал-демократы для выработки социалистического идеала. Мы совер­шенно не признаем этого метода, который также не признается ни одной из естественных наук. Для совре­менного натуралиста этот «диалектический метод» напо­минает что-то давно прошедшее, пережитое и, к счастью, давно уже забытое наукой. Ни одно из открытий девят­надцатого века — в механике, астрономии, физике, химии, биологии, психологии, антропологии — не было сделано диалектическим методом. Все они были сделаны един­ственно научным индуктивным методом. И так как чело­век есть часть природы, а его личная и общественная жизнь есть так же явление природы, как и рост цветка или развитие общественной жизни у муравьев и пчел, то нет основания, переходя от цветка к человеку или от поселения бобров к человеческому городу, оставлять метод, который до сих пор так хорошо служил нам, и искать другой в арсенале метафизики.

Индуктивный метод, употребляемый нами в естест­венных науках, так хорошо доказал свою силу, что де­вятнадцатый век мог двинуть науки в течение ста лет больше, чем они подвинулись в течение двух предыду­щих тысячелетий. И когда, во второй половине 19-го ве­ка, его начали прилагать к изучению человеческих обществ, то нигде не встретилось ни одного пункта, где бы­ло бы необходимо отбросить его и вернуться к средневе­ковой схоластике, возрожденной Гегелем. Более того. Когда натуралисты, платя дань своему буржуазному вос­питанию, желали учить нас, основываясь якобы на науч­ном методе дарвинизма, и говорили: «Дави всякого, кто слабее тебя: таков закон природы», — то нам было легко доказать при помощи того же научного метода, что эти ученые шли по ложному пути; что такого закона не су­ществует; что природа учит нас совершенно другому и что подобные заключения ни с какой стороны не научны. То же самое можно сказать про утверждение, которое желало бы заставить нас поверить, что неравенство имуществ есть «закон природы» и что капиталистическая эксплуатация представляет собой самую выгодную фор­му общественной организации. Именно приложение метода естественных наук к экономическим фактам и поз­воляет нам доказать, что так называемые «законы» бур­жуазных общественных наук — включая сюда и политическую экономию — вовсе не законы, а простые утвер­ждения или даже предположения, которые никогда не проверялись на практике.

Прибавим еще несколько слов. Научное исследование бывает плодотворно только при условии, что оно имеет определенную цель, и только тогда, когда оно предпринято с намерением найти ответ на определенный, точно поставленный вопрос. Каждое исследование тем более плодотворно, чем яснее понимаются отношения, существующие между поставленным к разрешению вопросом и основными линиями нашего миросозерцания. Чем луч­ше этот вопрос входит в наше миросозерцание, тем легче его разрешить.

И вот вопрос, который ставит себе анархия, мог бы быть выражен следующими словами: «Какие обществен­ные формы лучше обеспечивают в данном обществе и, следовательно, в человечестве вообще наибольшую сум­му счастья, а потому и наибольшую сумму жизненности?» — «Какие формы общества позволяют лучше этой сумме счастья расти и развиваться качественно и количе­ственно; то есть позволяют счастью стать более полным и более общим?» Это, между прочим, дает нам и форму­лу прогресса. Желание помочь эволюции в этом направлении определяет характер общественной, научной, ар­тистической и т. д. деятельности анархиста.