Герберт Маридзе

Интеллигенция и её роль
в русской революции

Интеллигенция полагает, что она мозг нации…
В.И. Ленин

Россия – страна победившей интеллигенции! Практически все задачи, ставившиеся перед нею в 80-х, решены! Скажем больше, революционные преобразования 1989-1993 гг. есть полное воплощение интеллигентской мечты о добром народе, злых коммунистах и мудром правительстве. Демократия, право слова, свобода выезда - всего добились, и ограничения на все три пункта наложили сами, во избежание “беспредела и анархии”. Полный триумф! Лишь в последнее время начались неприятности: то в провинциях противятся “демократическим реформам”, то “экстремисты” в парламент пролезли (надругались, можно сказать, над святыней). С властью нет полной ясности: то награждает, то нет, а если награждает, то больше эмигрантов, да и тех не по делам, а за лояльность. Но почему всё чаще в истеричных призывах к закону и порядку выдаёт себя чуть ли не генетически переданный страх перед погромом?

А вы помните, какие на заре перестройки шли дебаты, как называть друг друга: обрюзгшим совковым “товарищ” или благородным дворянским “господин”? Как мечталось о сытости империи 1913-го года? Отчего же, кстати, 1913-ый? Не краткий торжественный миг взаимопонимания “народа” и радикальной интеллигенции в 1917-ом, не патриотическое единение с правительством 1914-го, а именно либерально-фрондёрский 1913-ый? Всё это подозрительно, если не сказать - показательно.

А вы помните, чем встретила интеллигенция “известие” о Большом Терроре? Как призывала к покаянию и примирению? Как всеми силами старалась не допустить гражданской войны? Эти призывы, вкупе с христиански благочестивым антуражем, были реанимированы в годовщину Чеченской войны в конце 1995-го. Нужно ““покаяться”, т.е. пересмотреть, передумать и осудить свою прежнюю душевную жизнь в её глубинах и изгибах”,- настаивал и один из авторов нашумевшего в своё время сборника “Вехи”.(1) С тем же лозунгом “ответственности образованного класса” за бедственное положение народа выступали идеологи интеллигенции и в XIX-ом веке. Впору писать о самобичевании “мозга нации”, как панацее при социальных и иных неурядицах. Но что это за вина, которую так настойчиво взваливает на себя интеллигенция на протяжении всей своей истории? Что это за тоска по статусу ответчика и всенародного заступника?

Тоска по статусу – основной жизненный стимул русского интеллектуала. Всё бытие этой странной общественной прослойки пронизано своеобразным западничеством – мечтой или страхом стать выразителем интересов третьего сословия европейского образца. Однако в России интеллектуал никогда не был действительным представителем никакого сословия кроме своего собственного. Но отчего это так пугает и сбивает с толку? В чём причина инфантильной озабоченности своей профессиональной пригодностью? Что за загадочное диалектическое единство подражания и отвращения по отношению к еврейскому мессианизму?

Рождённый императорским указом о “табели о рангах” 1722 года юный отпрыск отечественной бюрократии уже через 50-100 лет становится в оппозицию своему коронованному отцу, поставив целью не больше не меньше, как освобождение “народа” от нестерпимой тирании. Историк может возразить, что возникновение интеллигенции, - сословия людей живущих умственным трудом, - датируется лишь второй половиной XIX века. Однако предметом данной статьи является не реальность истории некой социальной прослойки, а реальность ментального образа “интеллигенции” возникающего в сознании общества и самого интеллигента. “Народ” в представлении интеллигенции – существо тёмное (читай хтоническое), пассивное, ждущее, но стихийно гармоничное и женственное. Власть – наоборот, если не актуально, то, во всяком случае, потенциально, активна и светозарна, как светозарен Люцифер. Эта точка зрения была лишь оформлена славянофилами, хотя, по сути, не отвергалась и западниками. Ощущение сексуального насилия над “Россией – матушкой” проходило красной нитью через “высокую” отечественную культуру и дозрело до признания в начале ХХ века.(2) Отметим также, что при всей своей оппозиционности интеллигенция так и не смогла полностью порвать с правящем классом, на что указывал ещё Чехов. В наследство от власти досталась интеллигенции цепкая зависимость от политического положения в стране. Мы не ошибёмся, если скажем, что отмена крепостного права меньше повлияла на интеллигентское мировоззрение, чем Указ от 17-го октября 1905 года. Та же “сыновняя почтительность” чувствуется в болезненной ревности, с которой русская интеллигенция следит за внешними успехами государства.

Итак, власть – батюшка унижает народ – матушку, а посередине этого классического эдипова треугольника – кающийся дворянский сын, раньше читавший запрещённого Солженицына, а теперь, кажется, совсем ничего не читающий. Проект ниспровержения отца и слияния с матерью был преисполнен героизма во времена “хождения в народ” и приобретал анекдотические черты в толстовстве. Его неудача была осознана уже авторами “Вех”(3), однако в современных стараниях “возрождения (?!) духовности” легко прочитывается неразделённое желание интеллигенции снова стать властительницей народных дум. Впрочем, о современности речь будет позже.

Задержимся пока на “Вехах”. При всех недостатках, на которые указывали, впрочем, современники, сборник имел эпохальное значение для своего времени и не утратил актуальности сейчас. Дело не в содержании статей. Актуальность книги определяется не теми вопросами, на которые претендовали ответить авторы сборника, а тем, что интеллигенция до сих пор не разрешила кризиса, вызвавшего появление “Вех”. Однако, указав, вернее ощутив опасность, “Вехи” не смогли указать методов борьбы с ней. Рецепты брались из устаревшего арсенала, и дальше призывов к пресловутому покаянию дело не пошло. По сути, это был способ – оказавшийся весьма действенным – отложить мучающие вопросы на потом. Поэтому глубоко верным оказалось замечание П.Н.Милюкова, высказанное им в одном из “анти-веховских” сборников, что “оба эти поколения, и обвиняемые, и обвинители – одинаково интеллигентские, и ничто интеллигентское (в русском смысле) им не чуждо”.(4)

Почти во всех социально-политических движениях в России первых 2-3-х десятилетий ХХ века монополия на идеологию была в руках (в головах) “образованного класса”. (5) Это обстоятельство позволило говорить об “интеллигентском характере” освободительных движений, о том, что “весь идейный багаж, всё духовное оборудование вместе с передовыми бойцами, застрельщиками, агитаторами, пропагандистами был дан революции интеллигенцией. Она духовно оформляла инстинктивные движения масс, Зажигала их своим энтузиазмом, словом, была нервами и мозгом гигантского тела революции.” (6) Однако на каком-то этапе (после 17 октября 1905 года?) стало немыслимым дальнейшее игнорирование расслоения внутри самой интеллигенции. Выяснилось, что иллюзия единства этого идеологического конгломерата поддерживалась лишь абсолютным – в обоих смыслах – характером режима и вкусом к пассивному фрондёрству. Только всегдашняя привычка к “беспочвенности” мешала заметить, что чем основательней включался вчерашний интеллигент в реальную социально-экономическую политику, тем скорее становился он представителем и теоретиком более или менее радикальной буржуазии.

Понимание своего бессилия к оплодотворению России семенами Разумного, Доброго, Вечного стало общим интеллектуальным фоном во время Великой революции и гражданской войны. Прежнее культивирование либерально-демократических ценностей стало почти невозможным. Традиционное восприятие культуры в качестве поля, в котором сталкиваются стихийные дионисийские массы и аполлоническая власть, не оставило других возможностей кроме возможности выбора между “красными” и “белыми”. Однако каков бы не был этот выбор, его необходимость означала необходимость отказа от другой характерной интеллигентской черты: от критического отношения либо к прошлой, либо к будущей власти.

В этой прямо-таки шизоидальной ситуации, когда сберечь свою душу означает потерять её, интеллигенция пошла на шаг, диктуемый скорее инстинктом самосохранения, чем пониманием политической выгоды. Самоизоляция и самоконсервация, или, говоря их языком, “сохранение ценностей культуры” – вот единственная тактика, гарантировавшая выживание интеллектуалов в своём старом качестве. Несмотря на то, что множество, если не большинство, бывших интеллигентов признало революцию хотя бы тем, что начало с ней борьбу, интеллигенция как целое никак не проявила себя ни в гражданской войне, ни в строительстве социализма. Необходимо поэтому признать огромную государственною мудрость В.И.Ленина, начавшего репрессии против этого “контрреволюционного сословия”, ибо оно было и осталось по сей день осколком “старого мира”. И во “внешней” и во “внутренней” эмиграции были сохранены основные интеллигентские черты: боязливая оппозиция власти, бессильная чувственная жалость к “обманутой России” и, как следствие, отчётливое ощущение вины. Естественно, что такому мировоззрению “не нашлось места” в новом “революционном” государстве.

Но нельзя рассматривать комплекс покаяния просто как результат действия или бездействия, выглядевшего, может быть, предательством народных интересов. Обособленное положение интеллигенции прививает вкус к хранению памяти о терроре “диктатуры” против “народа” (всевозможные Белые книги и прочий Мемориал) и к монопольному обладанию знанием “как надо”, т.е. как поступил бы я, будь у меня такая власть. Подставляясь при каждом удобном случае под общественные розги, интеллигенция не только демонстрирует своё воображаемое могущество горделивым “это мы виноваты…”, но и маскирует куда более серьёзные для порядочного человека грехи: подглядывание за родителями и похотливые фантазии.

Эту богатую симптоматику интеллигенция тщательно хранила на протяжении всего “красного” периода отечественной истории. Хранит её она и сейчас. Однако современная ситуация всё меньше благоприятствует “носителю культурной традиции”. Как и в 1905 году, интеллигенция волей судьбы оказалась в гуще революционных преобразований. Но если в 1905-07 годах “возглавляемое” интеллигенцией движение потерпело неудачу, то теперь, кажется, ещё не везде спала эйфория от победы. Наверно в отечественной истории не было такого трогательного взаимопонимания власти и её вечного оппонента, как в “демократической России”. Дело даже не в государственной пропаганде либеральной идеологии, само психологическое состояние русской интеллигенции как нельзя лучше подходит для оправдания той консервирующей политике, которую проводит Российская Федерация. Когда встал вопрос о выборе между традиционной оппозиционностью и инфантильным страхом контакта с неведомым, решение зависело не от провозглашённой позиции, но от не вполне осознаваемых глубинных импульсов, относящих “золотой век” русской интеллигенции в спокойный 1913 год. Увы, если в массе возобладает идея о предательстве революции 1991 года, интеллигенции будет трудно оправдаться. Слишком быстро она сменила “демократическую общественность” на “чернь”, подстрекаемую “кучкой экстремистов”. (7)

Однако внешний враг не так опасен, как внутренний. Интеллигенция выдвигала лозунги капиталистического преобразования России задолго до краха “социализма” и возникновения отечественной буржуазии. (8) Никто особенно не верил в падение “тоталитаризма”, и это давало возможность и дальше лелеять тактику заранее обречённого диссидентского протеста. Виноватая жертвенность, столь присущая русским интеллигентам, обретала широкие горизонты для самореализации. Но в некий момент отцовские шлепки неожиданно прекратились. Интеллигенция, возможно, не по своей воле, вновь оказалась в роли “передовых бойцов, застрельщиков, агитаторов, пропагандистов”.

Активное участие в революции и последовавшей за тем либерально-демократической реакции означает выход интеллигенции из социального кокона. Теперь обстоятельства не позволяют сохранять иллюзорное представление о “женственности” народного характера и “мужской” функции государства. Это ставит под вопрос не столько производство фантазма, сколько само существование интеллигентского критического сознания, чьё бытие в качестве единого целого поддерживалось лишь единством мифа.

Похоже, что из этого кризиса интеллигенции не выбраться именно благодаря тому, что она была “нервами и мозгом гигантского тела революции”. Ощущение победы затмевает обычный оппозиционный настрой, и темпы интеграции в будущий правящий класс стали слишком высоки. “Память о репрессиях”, на протяжении стольких лет цементировавшая критическое сознание интеллигенции теперь выполняет позитивную роль, фабрикуя общественно полезный жупел “врага демократических реформ”. Однако вскоре предложение интеллигенции перестанет рождать спрос, т.к. внешний заокеанский враг способен гораздо теснее сплотить общество вокруг конкурентоспособного “гаранта”. Надо ли напоминать, что мы живём в стране, проигравшей мировую войну?

Знание “как нам обустроить Россию” также оказалось невостребованным. Повсеместно мы видим, как старая демократическая “гвардия” вытесняется на ключевых постах государства ставленниками молодой бюрократической буржуазии. В некоторых из них без труда узнаёшь вчерашних “революционеров”, но их действия уже ничем не напоминают действия “философа на троне” – одного из любимейших концептуальных персонажей отечественной интеллигенции. Причина этого перерождения не в роковом столкновении с действительностью и, уж конечно, не в появлении новой более жизнеспособной модели управления. В.И. Ленина поразило однажды, как часто борцы, готовые умереть за идею, оказывались не в состоянии жить для неё. (9) Интеллигенция не смогла воспользоваться плодами победы своего движения из-за одержимости “атрофией воли” - хронической болезнью интеллигенции, на которую указывал ещё А.П. Чехов. (10) Впрочем, с точки зрения психоанализа безволие здесь вещь вполне объяснимая. (11)

Есть ли у интеллигенции возможность справиться с внутренним кризисом? Если да, то она, очевидно, связана с постановкой новых целей, отличных от целей государственного строительства. Но этого мало! До сих пор деятельность интеллигенции имела в виду задачи находившиеся, так сказать, вне её самой. Народ, пролетариат, Amnesty International – подобно гонимым евреям кочует интеллигенция по свету в поисках мессии. Но поиски эти никогда не были направлены на саму интеллигенцию. Не имея ни собственных экономических, ни политических целей, интеллигенция сама роет себе могилу, становясь на платформу того, или иного движения. В результате, реализация – хотя бы частичная – требований очередного “гегемона” означает утерю интеллектуалом фундамента самоидентификации.

Получается замкнутый круг. “Беспочвенность” интеллигенции есть следствие неустанных поисков онтологического основания. Однако условием этих поисков является не избыток критического отношения к действительности, как часто думают, но его недостаток. Последовательное критическое мышление рано или поздно обращается против самого себя, и тогда выясняется, что его единство, как и единство любого другого сознания есть фикция, обусловленная внешними факторами. В случае русской интеллигенции иллюзорным будет бессознательно психоаналитическое прочтение социальной реальности. Однако необходимо успеть разрушить базис виновного сознания до того, как это сделают политико-экономические обстоятельства. В принципе, принятие интеллектуалом любой реализуемой социальной платформы есть разрушение уникального “беспочвенного” положения, которое само по себе является идеальным условием для функционирования критического сознания – Атмана русской интеллигенции. Так понятая “беспочвенность” никого не провоцирует на невротический поиск “точки опоры”. Наоборот, она станет залогом перманентной революции в сознании “образованного класса”, освобождающегося от норм и предрассудков “ветхой” интеллигенции.

Необходимо как можно быстрее отбросить заимствованную у нео-либерализма программу капитализации России, но это только начало! Революционность сознания предполагает революционность действия. Насущной задачей интеллигенции на современном этапе является не только создание новой радикальной философии и идеологии, но также и обретение как экономической, так и моральной независимости от государства. Это опасный шаг, но он направлен на превращение позорной смерти в инициатический скачок, одним из ближайших просчитываемых результатов которого будет оставление нынешней (малочисленной) оппозиционной интеллигенцией большинства используемых средств протеста и поиск новых форм социального творчества.

___________________________________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ:

1.Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910 – М.: Молодая гвардия, 1991, с.74.

2.О “вечно-бабьем в русской душе” см. например главу “Психология русского народа” в книге Н.А.Бердяева Судьба России. М.: 1990, с. 1-89, особенно с. 30-42.

3.“К а к о в ы  м ы  е с т ь, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной.” // Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи; Интеллигенция в России. С. 101.

4.Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция // Там же, с. 304.

5.Исключение составляет только так называемая “махаевщина”. Но каждый, кто знаком с учением Яна Махайского, подтвердит, что это исключение лишь подтверждает правило.

6.Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи; Интеллигенция в России. С. 45.

7.Особенности современного рабочего движения свидетельствуют о том, что пролетариат уже не доверяет “руководящую роль” интеллигенции. Например, во время забастовки на самарском заводе им. Масленникова в марте – феврале 1998 года одна из ведущих в Самаре партий (Партия Диктатуры Пролетариата) требовала передачи власти заводским комитетам, что фактически означает поражение в политических правах всех не занятых физическим трудом. Подробнее см.: Г.Барболин. Рабочий опыт. Самооборона по самарски // Прямое Действие № 12/13, 1998.

8.Идея “пойти на выучку капитализму” не оригинальна и бытует в интеллигентских кругах уже более ста лет. См. напр., Струве П.Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. СПб., 1894.

9.С другой стороны политической арены на этот факт указывал С.Н.Булгаков в тех же “Вехах”. См. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи; Интеллигенция в России. С.63-64.

10.“… главный, почти единственный тип, который с почти болезненной настойчивостью рисуется Чеховым в самых разнообразных видах, есть как раз тип человека с атрофированной волей.” Вересаев В.В. По поводу “Записок врача” // Вересаев В.В. Собр. соч. в 4-х томах. Т. 1. М.: “Правда”, 1985, с.434.

11.Современный кризис как две капли похоже на ситуацию, в которой оказались радикальные круги российской интеллигенции после победы революции 1917 года. Не прошло и десяти лет, как эйфория сменилась комой.