Сон в красном тереме

Настоящий текст представляет собой ответ на ряд позиций, заявленных в статье т. Елены Кузьменок “Свобода или справедливость”. Товарищ Елена определяет себя как анархистка. Но сама статья, на мой взгляд, в постановке ряда проблем оказывается ближе к большевистской точке зрения. Возражения, правда, вызывает не столько “большевистский уклон”, сколько некие фактические и логические несообразности в содержании. Разделяя, в силу сложившихся политических обстоятельств, заинтересованность товарища Елены в скорейшей победе революции, я не буду отмечать в тексте то, с чем в принципе согласен. Далее будем разбираться лишь с вызывающими серьёзные возражения цитатами (выделены курсивом).

Начнём с заглавия. Содержащаяся в нём антитеза напоминает сталинскую постановку вопроса: “Анархизм или социализм?”. Обратим внимание: Сталин при написании своей статьи прекрасно знал, что те анархисты, против которых была направлена его статья, считали себя социалистами. На их взгляд союз “или” выглядел явно неуместным. Они ещё могли бы сказать “анархизм и социализм” - хотя точнее, вероятно, было бы выражение “анархизм как социализм”. Сразу оговорюсь, что я лично с отношением грузинских анархистов начала XX века к социализму не согласен. Но речь не обо мне, а об употребленном приёме, заключающемся в том, чтобы без видимых оснований и какой-либо аргументации противопоставлять друг другу понятия, прямой бинарной оппозиции между которыми нет. Сталин этот приём использовал для того, чтобы искусственным образом провести некое “идеологическое размежевание” (за счёт априорной аннексии идеологического пространства своих оппонентов). Т. Елена поступает иначе – произвольно создав смысловой антагонизм, она использует его скорее в риторических целях, выводя (мы увидим это в завершении статьи) из недоказанной правомочности теоретической антитезы – необходимость её практического преодоления:

- Вам мёда или варенья?
- И того, и другого! И можно без хлеба!

На самом деле никакого кролика, предлагающего совершить якобы неизбежный гамлетовский выбор, изначально и не предполагалось. Россия: кругом одни медведи! Проблема псевдодихотомии не возникала бы, используйся в заголовке нейтральный союз “и”, сразу ориентирующий на выявление точек совпадения (либо несовпадения). Но статья в действительности посвящена не соотношению свободы и справедливости, а чему-то совершенно иному.

Декларированные заглавием категории остаются (в тех случаях, когда остаются!) слишком абстрактными. В статье нет ни четких определений, ни их реального – исторического – бытия. Свобода – от чего? От власти? От собственности? От революции? От жизни и смерти? От реальности? Легко увидеть, что “свобода от”, чтобы не превратиться в абсурд, с необходимостью требует конкретизации. Добавим, что свобода может пониматься также как “свобода для” и “свобода как”. Ещё сложнее со справедливостью, которая вообще представляет собой категорию производную. Латинская этимология в данном случае мне слабо знакома, – я не очень хорошо представляю себе, как происходило словообразование, давшее в итоге термин “юстиция”. В русском же языке “справедливость” (синоним “правильности”) четко выводится из базовой категории “права”. Теперь и тут возможно, по аналогией со “свободой от”, провести выход на конкретику. Право – какое? Обычное? Естественное? Римское? Уголовное, гражданское, административное? Мёртвой руки и первой ночи? И – кто какое из вышеперечисленных вообще за право не считает? Ещё раз – предметности (если не считать за неё случаи прямой подмены) относительно свободы и справедливости в статье нет.

Вторая фраза, с которой ассоциируется заголовок, – знаменитая бакунинская: “Свобода без социализма есть привилегия и несправедливость, социализм без свободы – рабство и скотство”. Как анархист, к числу социалистов себя не относящий и с Михаилом Александровичем согласный лишь частично, не без злорадства замечу, что мне лично при этой фразе прежде всего вспоминается некий сукин сын (Андрей Константинович Исаев), очень любивший когда-то (в 1989 году) эту бакунинскую цитату к месту вставлять. Нужно ли напоминать, кем Исаев был тогда – и кто он сейчас? Конечно, с моей стороны это не самый сильный аргумент, и всё же он работает против бакунинской конструкции: будь она более точна, поставь Михаил Александрович вопрос более анархическим образом – и всяческим карьеристам следующих столетий сложнее было бы спекулировать на его идейном наследии…

Переходим непосредственно к тексту статьи. Начинается он с того, кто как относится к заявленным в заглавии абстракциям:

“Анархисты видят свою задачу в достижении первой [свободы]; коммунисты – второй [справедливости]… меня интересует… в большей степени второе”.

Я несколько перекомпоновал цитату – но, клянусь, это не искажает её смысла. Смысл же тот, что, во-первых, из заявленного логически следует: написавший эти строки скорее “коммунист”, чем “анархист”.

Во-вторых, опять вспоминается Сталин: “Анархизм имеет своим краеугольным камнем личность, в связи с чем его лозунг: “Всё для личности!”. Социализм имеет своим краеугольным камнем массу, поэтому его лозунг: “Всё для массы!”. Готовые с этим согласиться могут заглянуть не только в воспоминания Махно, но и в работы Кропоткина или Малатесты. И убедятся: Сталин лгал. О произвольных, “с потолка”, антитезах, уже говорилось. Представить же себе личность без общества существенно сложнее, чем понять, что анархисты могут, оставаясь сами собой, вместе с тем быть социалистами (и даже коммунистами!). Сюда же: а что, никто из коммунистов никогда не стремился к свободе? Или анархия – это воплощение несправедливости? А вот для Прудона, например, которого почему-то считают анархистом, справедливость просто была важнее свободы!

В-третьих: о каких это “коммунистах” у товарища Елены речь? Представляется существенным разброс от Ленина до Сталина – и далее до Брежнева и Зюганова. Отбросив же “ненастоящих” коммунистов и вернувшись “к истокам”, увидим, что для “классиков коммунизма” вопросы справедливости не были приоритетными. И Маркс, и Ленин постоянно подчёркивали, что представления о справедливости имеют классовый характер, определяются спецификой развития производительных сил и производственных отношений, что право есть лишь возведенная в закон воля господствующего класса и т.п. Весь марксизм может быть охарактеризован как правовой релятивизм – ничуть не менее чем релятивизм моральный. Если кому-то это слово кажется не вполне применимым, могу заменить его сочетанием “формально-классовый субъективизм”. Факт в любом случае в том, что “справедливость” (полагавшаяся как отнюдь не главный производный результат) марксисты к числу “краеугольных камней” никогда не относили, всегда предпочитая ей целесообразность. И практически действия Ленина-Троцкого-Сталина гораздо чаще выглядят как “целесообразные” (т.е. как ведущие к тем целям, которые они ставили), чем как “справедливые” (даже если понимать под “справедливостью” соответствие тому “праву”, на основе которого они действовали – применение же последнего было, мягко выражаясь, крайне изменчиво).

Едем дальше.

“Свобода у нас уже есть”. Автор издевается? Или разговор идёт о той “внутренней свободе”, которая неплохо показана в одной абсурдистской пьесе Славомира Мрожека? О той самой внутренней свободе, которой безусловно обладал каждый узник Освенцима и Соловков, а сегодня имеет каждый продвинутый тинэйджер, избиратель, потребитель и одномерный обитатель “пластмассовой Америки”? Похоже, что именно о ней, т.к. товарищ Елена отмечает “отсутствие её влияния на что-либо кроме себя”. Но стоит поставить вопрос о “внешней свободе” (например, народов Чечни или Палестины, или свободы как возможности избежать государственного налогообложения, призыва на военную службу, свободы от террора и репрессий со стороны власти, свободы от ежедневного грабежа, принудительной эксплуатации и т.п.) – и мы увидим, что нечему радоваться и есть за что воевать. К слову предлагаю цитату из Ленина: “Пока есть государство, не будет свободы. Когда будет свобода, не будет государства”.

Следующее замечание касается “сталинской пятичленки”, которая вдалбливалась в головы советских школьников с 1932 года. Товарищ Елена пишет об “обоих сменившихся за последнее время здесь формациях… СССР – я не считаю, что это “искажение социализма”, напротив, именно так должны выглядеть идеи при их воплощении в жизнь”. “Социализм” и “капитализм”, популярные персонажи концепции о пяти последовательно сменяющих друг друга в поступательном развитии общественно-экономических формациях (первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и далее коммунистической). Концепция эта, в которую верит сегодня уже мало кто из специалистов, оказалась на удивление живуча в массовом сознании. Видимо, в силу примитивности – считать до пяти всякий умеет! То, что мы в 1991 году перешли “от коммунизма к капитализму” – общеупотребительный штамп. Однако когда Ульянов в своей лекции “О государстве” излагал студентам модель пятичленки, и речи не было о том, что формации способны циклическим образом повторяться. Подобный взгляд на историю был хорош для античной Греции или старого Китая, но к марксизму явно не имеет отношения. Смысл формационной концепции как раз состоит в констатации неумолимости законов общественного развития. ОЭФ – это не политические режимы, их существование обусловлено факторами, имеющими слишком продолжительные периоды действия. Марксистская теория не предусматривает здесь обратного хода. Наступивший коммунизм не может смениться капитализмом, – если же такая возможность признаётся, опрокидывается вся детерминированность истории, а “исторический материализм” теряет смысл. Отсюда в рамках формационной теории верными оценками будут либо констатация того, что социализм (как “первая фаза коммунизма”) не был построен в СССР вообще, либо – что он, построенный в 1936 году, сохраняется до сих пор! Впрочем, оставаться в рамках формационной пятичленки необязательно даже марксистам: известно, что основатель отечественной марксистской исторической школы М.Н.Покровский систематизировал историю совершенно не так, как это делали позднейшие авторы школьных учебников.

Но вот – приехали! Вот она, та самая подмена понятий! Что там у автора было в заголовке? Свобода или справедливость? А вот во что они конкретизируются у человека, считающего себя анархистом – или коммунистом: “Итак, государство или рынок?.. Государство (пролетарское), ставящее своей задачей немедленное достижение тотальной справедливости”.

Откуда это?! Из какого дурного сна выводится, что свобода тождественна рынку, исчерпываясь и ограничиваясь им?! Насколько надо быть “анархистом”, чтобы рассматривать государство как апофеоз справедливости?! Гибридизация Хайека с Бенкендорфом! Или всё же не с Бенкендорфом, а с Троцким? Но нет – это не из Троцкого. Да где, когда, какой марксист говорил о таких целях государства (пролетарского)? Даже для Гитлера такая постановка вопроса относительно государства (германского) была бы, пожалуй, слишком сильной поэтической гиперболой. Назад в реальность! Государство (пролетарское), как понимали его “красные классики”, было явлением, существующем во времени, было инструментом насилия и орудием классового господства, “машиной”, “дубиной”. Стремление же к “немедленному” достижению чего-либо тотального у тех же классиков могло вызывать, безусловно, лишь иронию – и, как правило, иронию не беззлобную. А ещё такие вещи – в силу их очевидной бредовой несостоятельности – классики очень любили приписывать политическим противникам (которые ни к чему подобному и не думали призывать) – для того лишь, чтобы создать у неосведомленных третьих лиц иллюзию, что противники невменяемы.

Если же говорить не о красной теории, а о реальной чёрной практике, то большевистскую диктатуру нельзя признать пролетарским государством. По этому поводу с Лениным ругалась даже Роза Люксембург, не говоря уже о германских левых “советских коммунистах”! Тех самых, которым в “Детской болезни левизны” популярно разъяснялось, что массы делятся на классы, классы возглавляются партиями, а партиями руководят “вожди” – ergo, никакого противопоставления вождей массам быть не может. Вся эта ленинская демагогия (таким образом можно и нацизм защищать: “Человечество делится на нации, а во главе каждой нации стоит генетически-полноценная элита, которой руководит фюрер”) чётко демонстрирует, что и как отмирало у большевиков. Речь не о совести, конечно, и не о мозговых клетках Ленина в 1923 году. Отмирала революция. Рабочую Красную Гвардию разоружали, забастовки запрещали, лозунг замены армии вооруженным народом забыли за ненадобностью, положение пролетариата до 1921 года постоянно ухудшалось, рабочий класс размывался, численность его стремительно сокращалась, а в руководстве “пролетарской партии” не то, что рабочих – выходцев из них было наперечёт. Из того же Ленина: “В одном месте посадят в тюрьму рабочих, отлынивающих от работы, в другом – заставят их чистить сортиры, в третьем – снабдят их, по отбытии карцера, жёлтыми билетами, в четвертом – расстреляют на месте каждого из десяти, виновных в тунеядстве”. Какие, к чёртовой матери, всё это даёт основания для того, чтобы считать пролетариат после октября 1917 – господствующим классом? У В.Г.Короленко: “Они [большевики] объявили власть “пролетариата и крестьянства”, но это, конечно, только номинально. Фальсифицируя и насилуя выборы, они стремятся сделать всё декретами и приказами, то есть приёмами мёртво-бюрократическими… Они задавили печать и самоуправление (деникинцы признавали и то, и другое в большей степени), они чувствуют, что и рабочая среда далеко не за них”. Сюда же: “Ленин… писал… о мелкобуржуазной стихии, способной уничтожить революцию”. На самом деле революции происходят как раз стихийно (их делает народ) – и, наоборот, уничтожаются осмысленно и планомерно (государственными властями). Начиная с октября 1917 года основной контрреволюционной силой в России были как раз большевики во главе с Лениным! Причем эта сила была, бесспорно, более опасной, чем Колчак и Деникин, которых ни рабочие, ни крестьяне, естественно, никогда толком не поддерживали.

“Рынок – …то, во что утыкаются все утопические построения анархистов”. Что значит “утыкаются”? Следует ли в этой фразе полагать “рынок” как мешающую достижению цели преграду, которую на практике не получается преодолеть? Или “все” (!) анархические построения “утыкаются” в рынок как в некий идеал, некую цель стремлений? Последнее утверждение явно противоречит действительности. Фактически большинство анархистов как раз занимало – и продолжает занимать – скорее антирыночную позицию. К различным “утопическим построениям” также как правило испытывают стремление прежде всего “антирыночники”. Однако т. Елена, видимо, под “утопическими построениями” имеет ввиду п.6 программы ПЛА: “Наёмный труд и рыночные отношения не могут быть объектом запрета, если они носят добровольный характер – и в равной мере не должны внедряться насильственным путем. Допуская возможность существования автономных (самообеспечивающихся) хозяйств, не включенных в рыночные отношения, Лига в тоже время выступает за добровольный обмен товарами и услугами. Признавая товарно-денежные отношения, Лига ориентируется на уничтожение государственной денежной эмиссии”.

По-моему, фетишизации рынка в приведенном фрагменте нет. Настаивающие на необходимости принудительных запретов и выступающие против свободы обмена неизбежно скатываются к решению проблем посредством использования власти. Принудительная, навязанная “группой лиц, именующих себя государством”, редистрибуция – не может восприниматься как проявление анархии. С другой стороны, опыт жизни в Советском Союзе наглядно демонстрирует – “частнособственнические” умонастроения и вытекающие из них отношения не есть практика, искусственно навязанная народу “сверху”. Напротив: людям свойственно считать, что произведенные ими продукты “по справедливости” являются их собственностью. Никаких утопий! Нужно лишь вспомнить, как советская милиция отлавливала на вокзалах и у станций метро старушек, торговавших цветами – и понять, что эта рудиментарная “мелочь” имеет ту же принципиальную основу, что и действия большевистских заградотрядов 1918-21 годов. Тысячи “мешочников” тогда были расстреляны, но правомерен вопрос: а смогло бы вообще выжить население городов без хлеба, привезённого в столицы непойманными “спекулянтами”? К слову – одним из таких был анархо-коммунист Махно, прибывший в Москву 1918-го с чемоданом тамбовских белых булок…

Мистический ужас, испытываемый т. Еленой в отношении рынка, приводит её к тому, что обмен между людьми рисуется как нечто чудовищное: “Они, не имея иных механизмов хозяйственного урегулирования, конкурируют, торгуются и дерутся”. Но на самом деле для того, чтобы “конкурировать и драться”, совершенно необязательно находиться в отношениях обмена. В иерархических системах, не имеющих отношения к рынку (карьерная конкуренция государственных служащих, борьба за лидерство в коллективах, вообще столкновения по поводу влияния, авторитета и власти) всё это происходит в гораздо более резких, не сглаженных формах. Наоборот – декларированное для рынка “равенство” обменивающихся сторон (даже с учётом того, что “равенство” это в массе случаев имеет фиктивный характер) делает обмен не самой конфликтной областью отношений – во всяком случае до тех пор, пока не возникает попыток монополизации. Люди дерутся по преимуществу всё-таки не на базарных площадях, а войны, как правило, ведутся не за контроль над рынками сбыта. В этих процессах задействовано слишком много других факторов. Представлять основой нападения США на Ирак стремление к снижению цен на нефть – столь же неверно, как считать ту же нефть причиной происходящего в Чечне. Конечно, полностью отрицать эти факторы нельзя, – но не они являются ни единственными, ни главными!

Приведя ряд аргументов в пользу “рынка”, мы ни в коем случае не хотим выводить отсюда необходимость неких универсальных “законов экономики”. Из того, что добровольный обмен нельзя запрещать, отнюдь не следует, что его надо навязывать. Коммуны, внутри которых добровольным согласием уничтожена собственность их отдельных участников, вполне возможны. Возможно даже существование этих коммун в режиме полной хозяйственной автаркии. При этом совершенно не имеет значения, насколько такие системы будут “экономически эффективными”: эффективность для тех, кто не является марксистом, вообще может не относиться к числу решающих обстоятельств. Стоит вспомнить движение за сварадж в Индии, когда местные ремесленники по призыву Ганди объявили массовый бойкот дешёвым ланкаширским тканям – предпочитая им “нерентабельную” (но зато “свою”!) продукцию.

С другой стороны, “иные механизмы хозяйственного урегулирования” (не только в отрицательном, но и в положительном для нас значении) у людей, вступающих в экономические взаимоотношения, будут присутствовать неизбежно. Рынок может быть устроен очень по-разному, но он невозможен как универсальная тотальность: люди всегда сохраняют за собой то, что на продажу не выставляется. В этой связи примечательно, что для “неолибералистской рыночной модели” подразумевается необходимость государственной диктатуры (которая и устанавливает основы “их” рынка). Соответственно, никаких “экономических законов”, самих по себе, якобы объективно, диктующих единые и необходимые для всех “правила”, в действительности не существует.

Далее товарищ Елена утверждает, что “коммунисты… потеряли связь с базовой, на мой взгляд, потребностью человеческой личности – в мере и счете труда”. При этом поднимается целый комплекс проблем, которых я в своё время уже касался (см. статью “Коммунизм и Анархия”). Однако вновь приходится обратить внимание на разницу между принципом оплаты “по труду” и присвоением “по потребностям”. Если понимать коммунизм как уничтожение частной собственности, то из этого следует и невозможность распределения по труду. Мера и счёт труда здесь уже никак не будут касаться “справедливости” распределения. Для “плановой коммунистической экономики” такой “учёт и контроль” нужны по иным, чисто управленческим, соображениям. Скажем, в целях сбалансированности “народного хозяйства” количество пуговиц, предназначенных к пришиванию на одежду, должно соответствовать количеству этой одежды (чтобы не происходило нецелесообразной деятельности по производству излишних пуговиц). Настоящие коммунисты и считают пуговицы для этого, – а не для того, чтобы рабочему А., перевыполнившему план по пуговицам на 30%, заплатить на 30% больше. К перевыполнению “плана”, в котором всё рассчитано и сбалансировано, вообще не следует стремиться. Никем не предусмотренные стахановцы создают те же перекосы, что и недовыполнение плана. Но, чтобы не отклоняться – разве за эти “перекосы планирования” хотела т. Елена упрекнуть коммунистов? Почему-то кажется, что имелось в виду другое. Предположительно: тот факт, что, скажем, при Брежневе оплата работавшим производилась явно не по труду. Да, конечно! Вопрос только в том, нужна ли нам такая оплата – или нет? Создаётся впечатление, что сама т. Елена рассматривает как “справедливую” скорее оплату по результатам труда. Я готов согласиться. Но именно этот подход – согласно и марксизму, и анархическому коммунизму – следует понимать как частнособственнический, “мелкобуржуазный”! Таким образом, упрёк коммунистам более чем странен. По существу, Елена обвиняет их в том, что они отказались от “мелкобуржуазной” системы ценностей, обвиняет коммунистов – в коммунизме! Как ни парадоксально, беда на самом деле в другом – реальные “коммунисты” (даже троцкисты), имеющиеся в наличии сегодня, пожалуй, даже слишком буржуазны (в смысле их интегрированности в существующую систему).

Снова о труде: “Труд должен иметь реально ощутимый результат… Иначе – работа в никуда, в пустоту, без результата – то есть отказ от личности вообще. Это сильный ход, на этом всё христианство стоит”.

Вряд ли правомочно отождествление “личности” с результатами её “трудов”. И христианство, надо сказать, стоит всё-таки не на отказе от личности вообще, а на совершенно обратном – на идее личного спасения (хотя, конечно, цель эта достигается путём диалектического “отрицания отрицания”: стремящиеся душу свою спасти во что бы то ни стало неизбежно её губят, а спасаются предположительно как раз те, кто “во славу Божию” души своей не жалеет). Что же до труда, то работа без немедленного, физически ощутимого результата – тоже не обязательно работа в пустоту. Не говоря уже о том, что какой-то результат в любом случае налицо (чувство выполненного долга, например) – но даже если перекачиваемая вода уходит в песок, внизу есть некий водонепроницаемый горизонт. Вопрос лишь в том, на какой глубине? Однако всё это не должно, конечно, рассматриваться как утешение людям, месяцами не получающими заработной платы. Вода, уходящая в песок, упомянута по другому поводу: как аналогия нашей пропагандистской деятельности сегодня. Да и здесь, конечно, тоже хотелось бы более ощутимых результатов. К сожалению, желаемое достигается не всегда и не сразу, – но из этого не следует, что предпринимавшиеся действия были бессмысленны.

Реплика по поводу “завоеваний социализма”: “Одно из наиболее достоверных приобретений, переживших и Брежнева… - гарантированность существования. Что-то вроде физического бессмертия – уничтожающего физическую, телесную основу самоощущения”. Видимо, речь идет о десятках тысяч “врагов народа”, останки которых и по сию пору раскапываются в разных точках бывшего СССР обществом “Мемориал”?

Если же отставить иронию и взглянуть на философскую проблему иллюзии бессмертия, то не могу не привести здесь цитату из тов. Маридзе: “Внушив индивиду бессознательное представление о личном бессмертии, фашистское общество взамен требует жертвы. В жертве герой делается равный богам, обретает вечное блаженство в христианском раю, совершает подвиг, аналогичный “умному деланию” средневековых алхимиков и т.д. Так или иначе, фашистская идеология прописывает дозволительные ситуации гибели, накладывая табу на смерть, не несущую общественной пользы. При этом грозная реальность небытия заслоняется плодами земной жизни (дети, величие государства и пр.), или иллюзорным загробным бессмертием”.

Хотелось бы обратить внимание: бессмертие как “виртуальная реальность”, для т. Маридзе являющееся объектом антифашистской критики, т. Еленой преподносится как “достоверное приобретение”, пережившее не только Гитлера!

Ещё одна проблема – революция: “91-й год, “бархатная революция” – срань, а не революция – показала…люди не будут защищать не свою шкуру”. Вопрос: а чью шкуру фактически защищали рабочие в 1991 году – и каких успехов они на этом поприще достигли? Разве не факт, что жизненный уровень большинства, делавшего эту революцию, упал уже в следующем году – втрое? Это всё при том, что ни Березовский, ни Гусинский не бастовали в Воргашоре и не строили баррикад в Питере и Москве. По-моему, не может быть более наглядного подтверждения тому, что революция является процессом стихийным и по большому счёту “бескорыстным” – даже слишком! То есть проблема опять не там, где она видится т. Елене, а в обратном. Нужно как раз стремиться к тому, чтобы люди учились осознанно защищать свои интересы, и вряд ли стоит пренебрежительно разбрасываться определениями типа “шкурник”. Как правило, к альтруизму масс взывает как раз тот, кто предполагает с этого что-нибудь урвать: “Честность – превосходная вещь, когда все вокруг Вас – честные люди, а Вы один среди них жулик”. Впрочем, 1991 год как год обманутых надежд не представляет собой исключения. Аналогичные итоги 1917-го существенно хуже: поскольку движение тогда было в несколько раз сильнее и возможностей открывалось значительно больше. Тем тяжелее были отдача и последующее разочарование. Во всех остальных случаях (предлагается обратиться к революционному опыту других стран) результаты сопоставимы. Государственная система революциями отнюдь не разрушалась: “Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать её” (Маркс). Всё это говорится, конечно, не с целью “доказательства” тезиса о “бессмысленности” революции: каковы бы ни были издержки, другого пути слома системы изнутри просто не существует. Практически каждый раз революционные выступления ставят в повестку дня вопрос о ликвидации всего комплекса иерархически организованных отношений принудительной эксплуатации. Проблема лишь в том, что до сих пор ни разу не удавалось должным образом организовать силы, поднявшиеся на восстание. В этой связи мне не кажется, что фактор личной заинтересованности относится к обстоятельствам, заслуживающим пренебрежения.

Худо-бедно разобравшись со сранью-революцией, посмотрим, каковы могут быть её желательные последствия: “Выход брезжит на стыке двух идеологий… коллективизация (не национализация!) предприятий… при сохранении экономически-координационных структур, аналогичных властным, даже вхождении анархистов во власть… нужно, чтобы коммунисты и анархисты пошли на сотрудничество уже сейчас (“а потом будем делить портфели”)”.

“Речь идет о глубоком врастании друг в друга, напряженном взаимодействии-отталкивании; видимо, об относительном равенстве сил… в концепциях, во всяком случае, я эти силы наблюдаю”.

Т.Елена предлагает беспрецедентный “исторический компромисс”: “нерушимый блок” анархистов и коммунистов формируется за счёт сбалансированной системы взаимных уступок. Коммунисты в этом смысле должны отказаться от национализации в пользу коллективизации – т.е., по всей видимости, им предлагается признать за трудовыми коллективами право частной собственности на отдельные предприятия? Мы уже замечали, что в коммунистах у т. Елены симпатий не вызывает лишь одна мелочь – а именно тот скромный факт, что они считают себя коммунистами. И с анархистами та же история – по мнению т. Елены, требуется вхождение анархистов во власть! Такая глубина врастания воодушевляет – и, главное, не вызывает никаких опасений. Действительно, стоит ли опасаться “коммунистов”, ведущих борьбу за священный принцип частной собственности? И чего достойны “анархисты”, распределяющие между собой министерские портфели?

Я предполагаю, конечно, что сказанное о портфелях – юмор. Однако шутка не из числа удачных, поскольку про “вхождение во власть” говорится совершенно серьёзно. И вот здесь, мне кажется, стоит вспомнить, как т. Елена, говоря об издержках существовавшего в СССР режима, предложила не заострять на них внимания: “счёт потерям безусловно должен быть произведён – в другом месте и в другое время”. По-моему, настало время для того, чтобы восстановить потерянный смысл некоторых слов, вернув его на надлежащее место. Чтобы из лозунга: “Не будет свободы без справедливости” не получилось потом: “Не будет рынка без государства (пролетарского)”.

P.S. В своё время Конфуций уделил немало внимания проблеме “исправления имён”. Следуя ему в этом, мы попытались уточнить некоторые формулировки. Ясность не повредит делу. Что же касается взаимоотношений с коммунистами, придётся их строить с учётом всего предшествовавшего опыта (преимущественно, увы, опыта негативного). Конечно, анархизм (как идеология отрицания власти), может совпадать с коммунизмом в подходе к решению отдельных проблем – но он не может быть слит с большевизмом в единое целое. И 1921, и 1991 год давно закончились – “счёт потерям” подведён много лет назад. Прошлое не забыто и не подлежит изменению. Да, главный враг на данный момент другой. Да, революция без “красных” – как бы мы к ним ни относились – невозможна. Да, в сегодняшних условиях периодически оказывается нужен тактический союз между анархистами и большевиками – но всё это не должно восприниматься как повод для перехода на чужие позиции. Ни к чему хорошему не ведут ни попытки отдельных “анархистов” выстроиться в систему марксистской идеологии, ни заимствование принципиально-вражеского организационного опыта, ни смазывание расхождений. Тем более не стоит, сдавая собственные принципы, добиваться тотальной интеграции с сегодняшними большевиками. Существующего совпадения подходов к решению вопросов, не вызывающих пока острых разногласий, достаточно. В этих случаях и нужно отрабатывать практику совместных действий.